— А если не отдадут? Вы готовы убивать христиан, Марико-сан? — спросил Торанага. — Разве это не самое невозможное по их законам: не убий?
— Да, это так. Но для вас, господин, мы с радостью пойдем в ад, мой муж, мой сын и я.
— Да, вы настоящий самурай, и я не забуду, что вы подняли меч, чтобы защитить меня.
— Пожалуйста, не благодарите меня. Если я в самой незначительной мере помогла, то это была моя обязанность. Если кого-то и нужно вспомнить, так это моего мужа или моего сына. Они для меня очень много значат.
— В настоящий момент вы для меня более ценны. Вы можете даже быть еще более ценной.
— Скажите как, господин. И все будет сделано.
— Отбросьте этого иностранного Бога.
— Господин? — Ее лицо окаменело.
— Отбросьте своего Бога. У вас слишком много обязанностей.
— Вы имеете в виду стать отступницей, господин? Отказаться от христианства?
— Да, если вы не сможете отправить этого Бога туда, где ему надлежит быть, — на задворках вашей души, не на главное его место.
— Пожалуйста, извините меня, господин, — сказала она, колеблясь, — но моя религия никогда не вставала в противоречие с моей верностью вам. Я всегда считала религию моим личным делом, все время. Чем я провинилась перед вами?
— Пока еще нет. Но можете.
— Скажите мне, что я должна делать, чтобы угодить вам.
— Христиане могут стать моими врагами, не так ли?
— Ваши враги — мои враги, господин.
— Священники сейчас противостоят мне. Они могут приказать всем христианам воевать со мной.
— Они не могут, господин. Они мирные люди.
— А если они продолжают противостоять мне? Если христиане воюют со мной?
— Вы никогда не должны сомневаться в моей верности. Никогда.
— Это Анджин-сан может говорить правду, а у ваших священников лживые языки.
— Есть хорошие священники и плохие священники, господин. Но вы мой сюзерен.
— Очень хорошо, Марико-сан, — сказал Торанага. — Я учту это. Вам приказано подружиться с этим чужеземцем, научиться всему, что он знает, сообщать обо всем, что он говорит, научиться думать как он, не «исповедоваться» в том, что вы делаете, с подозрением относиться ко всем священникам, сообщать обо всем, что спрашивают священники или что они говорят. Ваш Бог должен приспосабливаться быть где-то еще — между всем — или не быть вовсе.
Марико отбросила прядь волос от глаз.
— Я могу делать все это, господин, и все-таки оставаться христианкой. Я клянусь вам в этом.
— Хорошо. Поклянись в этом вашим христианским Богом.
— Перед Богом клянусь вам в этом.
— Хорошо. — Торанага повернулся и позвал: — Фудзико-сан!
— Да, господин?
— С вами есть кто-нибудь из служанок?
— Да, господин, две.
— Отдайте одну Марико-сан. Пошлите другую за зеленым чаем.
— Там есть саке, если хотите. Чай. Зеленый. Ябу-сан, вам саке или зеленый чай?
— Чай, пожалуйста.
— Принесите саке для Анджин-сана.
Свет упал на маленькое золотое распятие, висевшее на шее у Марико. Она увидела, что Торанага внимательно смотрит на него.
— Вы… вы хотите, чтобы я не носила его, господин? Снять его?
— Нет, — ответил он, — пусть оно напоминает вам о клятве.
Они все следили за фрегатом. Торанага почувствовал, что кто-то смотрит на него, и оглянулся. Он увидел жесткое лицо, холодные голубые глаза и почувствовал ненависть — нет, не ненависть, подозрение. «Как смеет чужеземец подозревать меня?» — подумал он.
— Спросите Анджин-сана, почему он сразу не сказал, что там, на корабле чужеземцев, есть много пушек? Взять их, чтобы выйти из ловушки?
Марико перевела. Блэксорн ответил.
— Он говорит… — Марико колебалась, потом торопливо проговорила: — Пожалуйста, извините меня, он говорит, хорошо бы ему пользоваться своей головой.
Торанага рассмеялся:
— Поблагодарите его за его голову. Это самое правильное. Я надеюсь, она останется у него на плечах. Скажите ему, что теперь мы равны.
— Он говорит: «Нет, мы не равны, Торанага-сама. Но дайте мне мой корабль и команду, и я очищу весь океан. От любых врагов».
— Марико-сан, вы думаете, он имеет в виду, что мы такие же, как все — испанцы и южные чужеземцы? — Вопрос был задан беспечно.
Бриз опять бросил прядь волос ей в глаза. Она устало откинула их назад.
— Не знаю, извините меня. Может быть, так, может быть, нет. Хотите, я спрошу его? Извините, но он… он очень странный. Я боюсь, я не понимаю его. Не во всем.
— У нас масса времени. Да. Со временем он объяснится с нами.
* * *
Блэксорн видел, как фрегат спокойно поднял якоря сразу после того, как сопровождавшие его серые в спешке высадились на берег, следил, как они спустили баркас, который быстро отбуксировал корабль от места стоянки у пристани на течение. Теперь корабль находился в нескольких кабельтовых от берега на глубокой воде, в безопасности, легкий носовой якорь спокойно держал его на месте, бортом к берегу. Это был обычный маневр европейских кораблей во вражеских или иностранных портах, где с берега могла угрожать опасность. Он знал также, что там не было и не должно было быть суетного движения на палубе, к этому моменту все пушки были заряжены, мушкеты приготовлены, шрапнель, ядра и цепные заряды лежали в изобилии, абордажные сабли ждали в своих стойках, а вооруженные люди наверху на вантах. Глаза следят за горизонтом по всем направлениям. Галера была замечена в тот момент, как изменила свой курс. Два тридцатифунтовых кормовых орудия, направленных прямо на них, были уже готовы к стрельбе. Португальские артиллеристы — самые лучшие в мире после англичан.
«И они все знают про Торанагу, — сказал он себе с горечью, — потому что они умны и потому что они расспросили своих носильщиков или серых о том, из-за чего весь этот переполох. Или к этому времени проклятые иезуиты, которые знают все, послали им сообщение о бегстве Торанаги и обо мне».
Он почувствовал, как зашевелились его короткие волосы.
— Любая из этих пушек может отправить нас в преисподнюю. Да, но мы в безопасности, так как на борту с нами Торанага. Благодарим Бога за Торанагу.
Марико сказала:
— Мой хозяин спрашивает, каков у вас обычай, когда вы хотите подойти к военному кораблю?
— Если у нас есть пушки, мы салютуем. Или можно просигнализировать флажками, прося разрешения встать рядом.
— Мой господин спрашивает, а если у вас нет флажков?
Хотя они еще были вне пределов досягаемости пушечного выстрела, у Блэксорна было такое ощущение, как если бы он уже лез в один из пороховых бочонков, хотя пушечные порты еще были закрыты. Корабль имел восемь пушек с одной стороны на главной палубе, две на корме и две на носу. «„Эразмус“ мог бы захватить его, — подумал он про себя, — без сомнения, если бы я имел нужную команду. Мне бы хотелось захватить этот корабль… Проснись, прекрати эти мечтания, мы не на борту „Эразмуса“, а этот собачий порох, галера и этот португальский корабль единственная наша надежда. Под ее пушками мы в безопасности. Дай Бог удачи Торанаге».
