Через минуту Кана сказал:
— Может быть, это сам Будда позволил господину Бунтаро спастись.
— Да, — Марико огляделась. — Я не понимаю, как они могут жить в такой грязи? Это хуже, чем у самых бедных наших людей. Я чуть не упала в обморок в той каюте от запаха.
— Это возмутительно. Я никогда не был на борту чужеземного корабля раньше.
— А я никогда не была раньше на море.
Открылась дверь, и боцман принес ведро. Он был шокирован тем, что Блэксорн лежит голый, и, выдернув одеяло из-под койки, накрыл его.
— Он схватит смертельную простуду. Кроме того, стыдно делать это с человеком, даже с ним.
— Что?
— Ничего. Как ваше имя, донна сеньорита? — Его глаза сверкнули.
Марико не ответила. Она сбросила в сторону одеяло и дочиста обмыла Блэксорна, довольная, что можно что-то делать, ненавидя каюту и вонючего боцмана, гадая, о чем говорят в другой каюте: «В безопасности ли мой господин?»
Кончив, она связала в узел кимоно и грязную набедренную повязку.
— Можно это постирать, сеньор?
— А?
— Это надо бы сразу выстирать. Может быть, вы послали бы за рабом, были бы так любезны?
— Это кучка ленивых негодяев, я вам уже сказал. Это займет неделю или даже больше. Выбросьте это, донна сеньорита, они никому не нужны. Наш кормчий Родригес сказал, чтобы я дал ему всю нужную одежду. Вот. — Он открыл шкаф. — Он сказал дать ему все отсюда.
— Я не знаю, как одевать мужчину во все это…
— Ему нужны будут рубашка, брюки, гульфик, носки и ботинки, куртка. — Боцман вынул их и показал ей. Потом с помощью самурая она начала одевать Блэксорна, все еще находящегося в полубессознательном состоянии.
— Как он носит это? — Она держала в руках гульфик в форме мешочка с привязанными к нему тесемками.
— Мадонна, он носит это впереди, вот так. — Боцман, смутившись, показал свой собственный. — Вы привязываете его по этому месту на брюки, как я показал. На его стручок.
Она изучающе посмотрела на боцмана. Он чувствовал ее взгляд и смешался.
Марико надела гульфик на Блэксорна и аккуратно уложила поудобней, вместе с самураем они провели тесемки между ног и завязали их вокруг талии. Она спокойно сказала самураю:
— Это самый нелепый способ одеваться, который я когда-либо видела.
— Это, должно быть, очень неудобно, — ответил Кана, — а священники тоже их носят, Марико-сан? Под своими рясами?
— Я не знаю.
Она отбросила прядь волос от глаз.
— Сеньор, теперь Анджин-сан одет так, как надо?
— Ага, кроме ботинок. Они там вон. Но с ними можно подождать. — Боцман подошел к ней, и ее ноздри заложило от отвращения. Он понизил голос, став спиной к самураю: — Не хотите ли быстренько?
— Что?
— Я схожу по вас с ума, сеньорита, видите ли. Что вы скажете? Там, в соседней каюте, есть койка. Отправьте вашего друга наверх. Англичанин будет в отключке еще час. Я заплачу как обычно.
— Что?
— Вы заработаете монету, даже три, если вам нравится попрыгать, и вы сядете на лучший член отсюда до Лиссабона, а? Что вы скажете?
Самурай заметил ее ужас:
— В чем дело, Марико-сан?
Марико оттолкнула боцмана назад, подальше от койки. Ее речь была прерывистой:
— Он… он сказал…
Кана мгновенно выхватил меч, но его взгляд натолкнулся на стволы двух заряженных пистолетов. Тем не менее он замахнулся для удара.
— Стойте, Кана-сан! — Марико задыхалась. — Господин Торанага запретил всякие стычки до его приказа.
— Ну, обезьяна, иди, ты вонючий обоссанный дерьмовый дурак! Ты! Скажи этой обезьяне поднять свой меч или он будет безголовым сукиным сыном прежде, чем сможет пернуть!
Марико стояла в одном футе от боцмана. Ее правая рука все еще была засунута за пояс, ручка ее стилета все еще лежала у нее в ладони. Но она помнила свой долг и убрала руку.
— Кана-сан, уберите меч. Пожалуйста. Мы должны выполнять приказания господина Торанаги. Мы должны повиноваться ему.
Громадным усилием Кана заставил себя сделать то, о чем она его просила.
— Я собираюсь отправить тебя в ад, джеп!
— Пожалуйста, извините его, сеньор, и меня тоже, — сказала Марико, пытаясь говорить как можно вежливей. — Это ошибка…
— Этот негодяй с обезьяньим лицом вытащил меч. Это не ошибка, ей-богу!
— Пожалуйста, извините, сеньор, я очень сожалею.
Боцман облизал губы.
— Я забуду об этом, если ты будешь хорошо себя вести, маленький цветок. Пошли с тобой в соседнюю каюту, скажи этой обезьяне, чтобы он оставался здесь, и я забуду об этом.
— Как ваше имя, сеньор?
— Пезаро, Мануэль Пезаро, а что?
— Ничего. Пожалуйста, извините нас за это недоразумение, сеньор Пезаро.
— Пошли в соседнюю каюту. Сейчас.
— Что здесь происходит? Что это… — Блэксорн не понимал, проснулся он уже или все еще в ночном кошмаре, но чувствовал опасность. — Что здесь происходит, скажите, ради Бога!
— Этот вонючий джеп бросился на меня!
— Это была ошибка, Анджин-сан, — сказала Марико. — Я извинилась перед сеньором Пезаро.
— Марико? Это вы, Марико-сан?
— Хай, Анджин-сан. Хонто. Хонто.
Она подошла ближе. Пистолеты боцмана не спускались с Каны. Она была вынуждена задеть за него, проходя мимо, и ей потребовалось приложить еще больше усилий, чтобы не выхватить свой нож и не выпустить из него кишки. В этот момент открылась дверь. Молодой штурвальный вошел в каюту с ведром воды. Он удивленно глянул на пистолеты и выскочил обратно.
— Где Родригес? — сказал Блэксорн, пытаясь заставить работать свою голову.
— Наверху, где и следует быть хорошему кормчему, — сказал боцман, его голос звучал раздраженно. — Этот джеп хотел меня зарубить, ей-богу!
— Помоги мне выйти на палубу, — Блэксорн ухватился за борта койки. Марико взяла его за руку, но не смогла поднять его.
Боцман махнул пистолетом на Кану.
— Скажи ему, чтобы он помог. Скажи ему, что если на небесах есть Бог, то он будет висеть на нок-рее до конца вахты.
* * *
Первый помощник капитана Сантьяго отодвинулся от секретного отверстия в стенке кают-компании, последнее «Ну, тогда все решено», сказанное дель Аквой, все еще звучало в его мозгу. Бесшумно он проскочил через темную каюту, вышел в коридор и тихонько закрыл дверь. Он был высокий, сухощавый мужчина с живым лицом, он носил напомаженную косу в виде свиного хвоста. Его одежда была опрятной, и, как и большинство моряков, он ходил босиком. В спешке он проскочил по коридору, бегом пересек главную палубу и взбежал на ют, где Родригес беседовал с Марико. Он извинился, наклонившись, прижался ртом к уху Родригеса и начал выкладывать все, что услышал и о чем был послан подслушивать, так, чтобы никто на юте не мог присоединиться к ним.
