Фелисите, милая моя Фелисите. Ванна раз в месяц, и то летом, в медном корыте. Но лицо, руки и ноги она моет каждый день. Фелисите, всегда прячущая тело до шеи и запястий, закутанная в толстые шерстяные одежды, которые не стираются месяцами или годами, воняющая, как все, искусанная вшами, как все, страдающая от чесотки.
И все глупые поверья и убеждения, что чистота может убить, что вода может вызвать простуду и принести чуму, открытые окна могут привести к смерти, что вши и блохи, мухи и грязь, и болезни — все это Божье наказанье за грехи на земле.
Блохи, мухи, свежая солома каждую весну, но каждый день — в церковь, а в воскресенье дважды, чтобы выслушать Слово, вкладываемое в вас: ничто не важно, кроме Бога и спасения.
Рожденная в грехе, живущая в стыде, обреченная на жизнь в аду, вымаливающая прощение и спасение, Фелисите столь предана Богу и так полна страха перед ним и так стремится на Небо. Потом идет домой обедать. Снимает кусок мяса с вертела и, если он падает на пол, поднимает его, стирает грязь и ест, если собаки не успеют схватить первыми, но всегда бросает им кости. Отбросы все на полу, откуда выметаются и выбрасываются на дорогу. Спит чаще всего в том, в чем ходит днем, и чешется, как собака, все время чешется. Стареет такой молодой и так безобразна уже в молодости, а умрет совсем молодой. Фелисите. Сейчас ей двадцать девять, поседела, осталось уже мало зубов, старая, морщинистая и худая.
— Раньше времени, бедняга. Боже мой, как бессмысленно, — выкрикнул он в ярости, — все уходит даром!
— Нан дес ка, Анджин-сан? — сказали сразу обе женщины, выражение их лиц изменилось.
— Извините… просто… вы такие чистые, а мы такие грязные и все так впустую, бесчисленные миллионы, многие поколения, я тоже, вся моя жизнь… и только потому, что мы не знаем ничего лучше! Боже мой, как безнадежно! Эти священники — они образованные люди и наши учителя, ведут все обучение, всегда во имя Бога, грязь во имя Бога… Это правда!
— О, да, конечно, — успокаивающе сказала Марико, тронутая его страданием, — ради Бога, не расстраивайтесь так сейчас, Анджин-сан. Вот завтра…
Кику улыбалась, но была очень недовольна собой. «Тебе следовало быть более осторожней, — сказала она себе. — Какая глупость, глупость! Ты нужна Марико-сан! Теперь ты позволила загубить вечер, и все волшебство ушло, ушло, ушло!»
Действительно, тяжелое, почти осязаемое желание, захватившее их всех, исчезло. «Может быть, это как раз и хорошо, — подумала она. — По крайней мере Марико и Анджин-сан будут благоразумны еще одну ночь. Бедные, бедные. Так печально». Она смотрела, как они разговаривали, потом почувствовала, что в их тоне что-то изменилось.
— Сейчас я должна уйти от тебя, — сказала Марико на латыни.
— Давай уйдем вместе.
— Я прошу тебя остаться. Ради тебя и ее. И меня, Анджин-сан.
— Я не хочу этого подарка, — сказал он, — я хочу тебя.
— Я принадлежу тебе, Анджин-сан. Пожалуйста, оставайся, я умоляю тебя, и знай, что сегодня ночью я твоя.
Он не настаивал на том, чтобы она осталась.
* * *
После ее ухода он лег на спину, положил руки под голову и стал смотреть в окно на ночной сад. Дождь хлестал по черепице, с моря порывами долетал легкий ветерок.
Кику неподвижно сидела около него на коленях. Ноги у нее онемели. Ей тоже хотелось лечь и вытянуть ноги, но она не хотела отвлекать его ни малейшим движением. «Ты не устала. Твои ноги не болят. Слушай дождь и думай о приятных вещах. Думай об Оми-сане и Чайном Домике в Мисиме, и что ты жива, и что вчерашнее землетрясение было только очередным землетрясением. Думай о Торанаге-саме и невероятно высокой цене, которую в самом начале потребовала за твой контракт Дзеко-сан. Прорицатель был прав, это твоя счастливая карта, она сделает тебя такой богатой, что тебе и не снилось. А если эта часть предсказания верна, почему должно быть неверным все остальное? В один прекрасный день ты выйдешь замуж за самурая, родишь ему сына, ты будешь жить долго и умрешь в старости, в своем доме, в богатстве и почете, и, что вообще чудо из чудес, твой сын будет расти достойно — самураем, как и его сыновья».
Кику просияла при мыслях о своем невероятном, замечательном будущем.
Спустя какое-то время Блэксорн с наслаждением потянулся, чувствуя приятную усталость. Он увидел ее и улыбнулся.
— Нан дес ка, Анджин-сан?
Он мягко покачал головой, встал и открыл седзи в следующую комнату. Служанки здесь не было. Он и Кику в этом роскошном маленьком жилище были одни.
Блэксорн вошел в спальню и начал снимать кимоно. Она поспешила помочь ему. Он полностью разделся, потом надел легкое шелковое спальное кимоно, которое Кику держала перед ним. Она заботливо приподняла перед ним москитную сетку, под которую он и лег.
После этого переоделась и сама Кику. Он смотрел, как она сняла оби и верхнее кимоно, нижнее кимоно бледно-зеленого цвета с ярко-красным обрамлением и, наконец, нижнюю рубашку. Потом она надела спальное кимоно персикового цвета, сняла искусно сделанный парик и освободила свои волосы. Они были иссиня-черного цвета и очень длинные.
Затем присела около москитной сетки снаружи полога:
— Дозо, Анджин-сан?
— Домо, — сказал он.
— Домо аригато годзиемасита, — прошептала она.
Кику проскользнула под сетку и легла рядом с ним. Ярко светили свечи и масляные лампы. Он был рад свету, она была такая красивая.
Его отчаянное желание исчезло, хотя боль и осталась. «Я не хочу тебя, Кику-сан, — подумал он. — Даже если бы ты была Марико, даже если бы ты была самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, еще более красивая, чем Мидори-сан, которая, я думаю, прекраснее любой богини. Я не хочу тебя. Позже, может быть, но не сейчас, извини».
Ее рука поднялась и дотронулась до него:
— Досо?
— Ие, — мягко ответил он, покачав головой. Он подержал ее руку, потом просунул свою руку под ее плечи. Она послушно устроилась около него, сразу все поняв. Ее духи смешались с ароматом простыней и футонов. «Так чисто, — подумал он, — такая невероятная чистота».
— Что сказал тогда Родригес? «Японское небо на земле, англичанин, если ты знаешь, куда смотреть» или «Это рай, англичанин»? Я не помню. Я только знаю, что это не там, за морем, как я думал. Небо здесь, на земле.
Глава сорок первая
Гонец галопом промчался в темноте в сторону спящей деревни. Небо слегка окрасил рассвет, только что возвратились рыбачьи лодки, ставившие сети около отмелей. Он мчался без остановки из Мисимы через горные перевалы по плохим дорогам, меняя лошадей в каждом месте, где они только были.
Его лошадь прогрохотала копытами по улицам деревни — теперь за ним повсюду тайком уже следили — через площадь и вверх по дороге к крепости. На его знамени был вензель Торанаги, он знал пароль. Тем не менее, его четыре раза останавливали и проверяли, прежде чем разрешили войти и встретиться с начальником охраны.
