— Благодарю вас, господин. Пожалуйста, простите меня, я сейчас спрошу ее, — потом странным и неожиданным образом глаза ее наполнились слезами, — пожалуйста, примите благодарность от простой старой женщины за вашу любезность и за то, что выслушали нас. За все удовольствия нашей единственной наградой является только река слез. Честно говоря, трудно объяснить, как себя чувствует женщина… пожалуйста, извините меня…
— Послушайте, Дзеко-сан, я понимаю. Не беспокойтесь. Я обдумаю все, что вы сказали. О, да, завтра на рассвете вы обе поедете со мной. Несколько дней в горах будут для вас хорошей переменой обстановки. Я думаю, цена контракта к тому времени уже будет установлена, да?
Дзеко поклонилась, рассыпавшись в благодарностях, потом вытерла слезы и твердо сказала:
— Могу ли я теперь узнать имя благородного человека, для которого будет куплен контракт?
— Ёси-Торанага-нох-Миновара.
Сейчас, ночью под Ёкосе, в приятно прохладном воздухе, когда музыка и голос Кику-сан завладели их умами и сердцами, Торанага позволил себе помечтать. Он вспомнил наполненное гордостью лицо Дзеко и снова подумал о ставящей в тупик доверчивости людей. Как странно, что даже самые умные и хитрые люди часто видят только то, что они хотят видеть, и редко видят что-нибудь даже за самыми тонкими фасадами. Или они игнорируют реальность, гоня ее от себя. И потом, когда весь мир рассыпается на кусочки и они стоят на коленях, разрезав живот или вскрыв себе горло, или выскакивая в замерзающий мир, они будут рвать на себе волосы, оплакивать свою карму, порицать богов или ками, своих господ или мужей, вассалов — что-нибудь или кого-нибудь, но никогда себя. Удивительно.
Он посмотрел на своих гостей и увидел, что они все еще следят за девушкой, погрузившись в свои мечты, их умы поглощены, захвачены ее артистизмом — все, кроме Анджин-сана, который раздражен и обеспокоен. «Ничего, Анджин-сан, — весело подумал Торанага, — это только недостаток культуры. Со временем это придет и даже это не имеет значения, поскольку ты мне повинуешься. В какой-то момент мне потребуются твои обидчивость, гнев и ярость.
Да, вы все здесь. Оми, Ябу, Нага, Бунтаро, Марико, Кику-сан и даже Дзеко, все мои ястребы и соколы провинции Идзу. Все здесь, за исключением одного — христианского священника. И скоро будет твоя очередь, Тсукку-сан. Или, может быть, моя».
* * *
Отец Мартин Алвито из Общества Иисуса был взбешен. Как раз в тот момент, когда он узнал, что ему надо готовиться ко встрече с Торанагой, на которой ему потребуется напрячь весь его ум, он столкнулся с новой мерзостью, которая не могла ждать.
— Что вы скажете в свое оправдание? — бросил он своему японскому помощнику, который в униженной позе, накинув капюшон, стоял перед ним на коленях. Остальные братья стояли полукругом, заняв всю маленькую комнату.
— Пожалуйста, простите меня, отец. Я согрешил, — заикаясь, произнес несчастный, — пожалуйста, простите…
— Я повторяю: это всемогущий Бог в своей мудрости прощает, не я. Вы совершили смертельный грех. Вы нарушили вашу святую клятву. Понятно?
Ответ был едва слышен:
— Извините, святой отец… — Мужчина был щуплый и болезненный. После крещения его звали Джозефом, ему было тридцать лет. Его товарищи, все братья Общества, были в возрасте от восемнадцати до сорока лет. У всех были выбриты тонзуры, все они были благородного самурайского происхождения из провинций острова Кюсю, все хорошо подготовлены к сану священника, хотя никто из них еще не был посвящен в духовный сан.
— Я исповедался, отец, — сказал брат Джозеф, склонив голову.
— Вы думаете, этого достаточно? — отец Алвито нетерпеливо отвернулся от него и подошел к окну. Комната была самой обыкновенной, маты в хорошем состоянии, бумажные стенки-седзи требовали ремонта. Гостиница была старая, третьего класса, но лучшая из того, что можно было найти в Ёкосе, остальное все было занято самураями. Он выглянул в сад, слыша, как далекий голос Кику перекрывает шум реки. Пока куртизанка не кончила петь, он был уверен, что Торанага не пришлет за ним. «Грязная шлюха», — сказал он почти себе самому, вопиющий диссонанс японского пения раздражал его больше обычного, увеличивая его гнев на отступника Джозефа.
— Послушайте, братья, — сказал Алвито остальным, повернувшись к ним. — Мы все осуждаем брата Джозефа, который вчера вечером в этом городе пошел к проститутке, нарушив святую клятву воздержания, нарушив свою святую клятву послушания, оскорбив свою святую душу, свое положение иезуита, свое место в церкви и все, что стоит за этим. Перед Богом я спрашиваю каждого из вас: совершал ли кто-нибудь из вас подобное?
Все замотали головами.
— Вы когда-нибудь совершали подобное?
— Нет, отец.
— Вы грешник! Перед Богом, вы признаете, что согрешили?
— Да, отец, я уже ис…
— Отвечайте мне перед Богом, это в первый раз?
— Нет, это было не впервые, — сказал Джозеф, — я… я был с другой четыре ночи назад — в Мисиме.
— Но… но вчера вы читали мессу! А как же ваша исповедь вчера и позавчера и еще… вы не признались. Вчера вы читали мессу! Ради Бога, скажите, вы приняли причастие, не исповедовавшись, полностью осознавая свой смертельный грех?
Брат Джозеф был серым от стыда. Он был с иезуитами с восьми лет.
— Это было… это было первый раз, отец. Только четыре дня назад. Я был безгрешен всю свою жизнь. Меня соблазняли — и, Святая Мадонна, прости меня, на этот раз я не устоял. Мне тридцать лет. Я мужчина… мы все мужчины. Пожалуйста, господин, отец Иисус прощал грешников, почему вы не можете простить меня? Мы все мужчины…
— Мы все священники!
— Мы не настоящие священники! Мы не исповедуем — мы даже не посвящены! Мы не настоящие иезуиты. Мы не можем дать четвертый обет, как вы, отец, — уныло сказал Джозеф, — другие ордены посвящают своих братьев, но только не иезуиты. Почему бы не…
— Придержите ваш язык!
— Я не буду, — вспыхнул Джозеф. — Пожалуйста, извините меня, отец, но почему бы не посвятить нескольких из нас? — Он указал на одного из братьев, высокого, круглолицего человека, который спокойно наблюдал за происходящим. — Почему бы не посвятить брата Михаила? Он обучается у вас с двенадцати лет, сейчас ему тридцать шесть, и он настоящий христианин, почти священник. Он обратил в нашу веру тысячу человек, но все еще не посвящен, хотя…
— Ради Бога, вы будете…
— Ради Бога, ответьте мне, отец, почему никто из нас не посвящен. Кто-нибудь должен осмелиться спросить вас! — Джозеф вскочил. — Я готовился шестнадцать лет, брат Маттео — двадцать три, Джулиус еще больше — мы тратим все свои жизни — бесчисленные годы. Мы знаем молитвы, службы, псалмы лучше, чем вы, а Михаил и я даже и говорим на латыни и порту…
— Прекратите!
— Португальском, и мы читаем большую часть проповедей и ведем дебаты с буддистами и всеми остальными язычниками и принимаем в нашу веру больше всех остальных. Мы это делаем! Во имя Бога и Мадонны, чем мы плохи? Почему мы недостаточно хороши для иезуитов? Только потому, что мы не португальцы или испанцы или потому, что не такие круглоглазые и волосатые? Скажите ради Бога, отец, почему в иезуиты не посвящают японцев?
