— А она может научиться?
Фудзико долго колебалась, что ответить.
— Идеалом для Анджин-сана была бы жена Оми, Мидори-сан, и Кику-сан — в качестве наложницы.
— Могли бы они научиться жить со всеми его… э-э… необычными привычками?
— Мидори-сан — самурай, господин. Это будет ее долгом. Вы прикажете ей. Кику-сан — тоже.
— Но не Анджин-сану?
— Вы знаете его лучше, чем я, господин. Но в вопросах интимных и… ему было бы лучше, конечно, обдумать и решить все самому.
— Тода Марико-сама была бы для него идеальной женой, верно?
— Это неожиданная мысль, господин, — не моргнув глазом, ответила Фудзико. — Конечно, они оба чувствовали огромное уважение друг к другу.
— Да, — сухо заметил он. — Спасибо, Фудзико-сан. Я подумаю о том, что вы сказали. Он будет в Анджиро примерно через десять дней.
— Благодарю вас, господин. Если можно, я бы предложила, чтобы во владения Анджин-сана включили порт Ито и курорт Ёкосе.
— Зачем?
— Ито — просто на случай, если порт в Анджиро будет недостаточно большим. Для такого большого корабля может потребоваться стапель побольше.
— Вы уверены?
— Да, господин.
— Вы были там?
— Нет, господин, но Анджин-сан интересовался морем, Вы тоже интересуетесь. Моим долгом было попытаться узнать все о кораблях и мореходстве. Когда мы узнали, что корабль Анджин-сана сгорел, мне захотелось уяснить, можно ли будет построить еще один и если да, то где и как. Изу — прекрасный выбор, господин. Там легко задержать армии Ишидо.
— А почему Ёкосе?
— А Ёкосе — потому, что хатамото следует иметь место в горах, где он мог бы проводить время так, как имеет право ожидать.
Торанага внимательно посмотрел на нее. Фудзико казалась такой послушной и скромной… Но он знал, что она столь же несгибаема, как он, и не отступит ни на йоту, пока ей не прикажут.
— Я согласен. И учту то, что вы сказали о Мидори-сан и Кику-сан.
— Благодарю вас, господин, — почтительно ответила она, радуясь, что выполнила свой долг и перед своим властелином, и перед Марико. Ито было выбрано за его стапеля, а Ёкосе — потому, что Марико сказала, что их любовь по-настоящему началась именно там…
— Мне так повезло, Фудзико-сан, — призналась ей Марико в Эдо. — Наша поездка дала мне больше радости, чем я могла ожидать за двадцать жизней.
— Я прошу вас защитить его в Осаке, Марико-сан. Мне очень жаль, что он не похож на нас, не так цивилизован, как мы, бедняга. Его нирвана — жизнь, а не смерть.
«Это все еще верно, — снова подумала Фудзико, вспомнив Марико. — Марико спасла Анджин-сана, а не кто-нибудь другой: не христианский Бог, не другие боги, не сам Анджин-сан, даже не Торанага — никто, только одна Марико… Его спасла Тода Марико-нох-Акечи Дзинсаи.
Прежде чем я умру, я заложу храм в Ёкосе и сделаю завещание — поставить еще храмы в Осаке и Эдо. Это будет одним из моих предсмертных желаний, Торанага-сан, — пообещала она про себя, смиренно взглянув на него и радуясь другим приятным делам, которые она сделает для Анджин-сана. — Конечно, женой должна быть Мидори, никак не Кику… Уж если взять ее, то наложницей, и не обязательно главной. И земли его должны простираться до Симады на самой южной части Изу».
— Вы хотите, чтобы я уехала сразу, господин?
— Оставайтесь здесь на ночь, тогда вы сможете выехать утром. Но не через Иокогаму.
— Да, я понимаю. Простите, а я могу вступить во владение новыми землями моего властелина от его имени — и всем, что на них — в тот момент, как я туда приеду?
— Каванаби-сан даст вам необходимые документы до отъезда. А сейчас, пожалуйста, пришлите ко мне Кику-сан.
Фудзико поклонилась и вышла. Торанага что-то буркнул про себя. «Жаль, что эта женщина собирается покончить с собой. Она слишком ценна, чтобы потерять ее, и слишком умна. Ито и Ёкосе? Ито — еще можно понять. Но почему Ёкосе? И что еще было у нее на уме?»
Тут он увидел Кику, пересекающую раскаленный солнцем двор, взглянул на ее маленькие ножки в белых таби, — она шла, как бы танцуя, такая милая и элегантная в своем шелковом кимоно, с ярко-красным зонтиком… Мечта каждого мужчины, если он на нее смотрит… «Ах, Кику! — подумал он. — Я не могу удержать людей от этой зависти, как мне ни жаль. Я не могу выпустить вас в эту жизнь, простите меня. Вам следовало остаться там, где вы и были, в Плывущем Мире, — куртизанкой первого класса. Или, еще лучше, гейшей. Что за прекрасную идею подала эта старая карга! Там вы были в безопасности… Собственность многих, причина самоубийств, диких ссор, участница прекрасных любовных свиданий, почитаемая и внушающая страх, осыпаемая деньгами, с которыми вы бы так презрительно обращались, легенда… Пока продлилась бы ваша красота… А сейчас? Сейчас я не смогу сохранить вас, как мне ни жаль. Любой самурай, которому я отдам вас в наложницы, положит себе в постель обоюдоострый нож — полное отвращение с вашей стороны и зависть всех мужчин… Немногие согласятся на вас, — извините, но это так, сегодня день для того, чтобы говорить правду… Вас не учили вести хозяйство самурая. Как только ваша красота пройдет — о, ваш голос продержится, дитя, и ваш ум, — вы будете выброшены на задворки этой блестящей жизни. Простите, но это тоже правда. Другая состоит в том, что самые блестящие дамы Плывущего Мира оставляют все в своем Мире и по достижении старости переходят в другие дома — оплакивать былых любовников и ушедшую молодость, топить горе в баррелях саке, разбавленных слезами… Немногим удается стать в лучшем случае женой крестьянина, рыбака, купца, торговца рисом или ремесленника… В такой семье родились и вы — неожиданный цветок среди этой дикости, появившийся без всякой причины, только благодаря своей карме, чтобы мгновенно отцвести и исчезнуть… Так печально, очень печально… Как мне дать вам детей-самураев?
Держи ее при себе до конца жизни, — подсказал ему внутренний голос. — Она этого заслуживает. Не дурачь себя, как дурачишь других. Ведь ты легко можешь удержать ее, мало что ей давая, оставляя ее, когда тебе захочется, как своих любимиц Тетсу-Ко или Кого. Разве Кику для тебя не то же, что и сокол? Только сокол, которого вы кормите с руки, пускаете на добычу и отзываете приманкой, используете год-другой, а потом он исчезает навеки… Почему бы не поддержать ее? Она просто еще один сокол, хотя и совсем особый… Очень высоко летающий, яркий, так радующий глаз, но ничего более… Редкая, необыкновенная и… такая искусная в любви…»
— Почему вы смеетесь? Чему вы так радуетесь, господин?
— Потому что рад видеть вас, госпожа…
* * *
Блэксорн и самураи работали с останками «Эрзамуса». Блэксорн изо всех сил тянул за один из трех канатов, привязанных к основанию киля.
— «Хиппару-у-у!» — кричал он. — Тяни!
Сотня самураев, раздетых до набедренных повязок, с усилием тянула за канаты. Стояла вторая половина дня, отлив, и Блэксорн надеялся, что сдвинет с места остов корабля и вытащит его на берег, чтобы использовать то, что удастся. Он изменил свой первоначальный план, узнав, к великой своей радости, что на следующий день после несчастного случая из моря удалось вытащить все пушки, да в таком хорошем состоянии, словно они только что выпущены из литейного цеха близ Чатема, в его родном графстве Кент. Удалось еще спасти почти тысячу пушечных ядер, цепи, немного картечи и всякие металлические детали. Все это погнуто, поцарапано… Но теперь у него есть детали для корабля, о которых он и не мечтал.
