Она вспомнила низкорослого, неопрятного, лысеющего Ганса Грессерхоффа и четыре года, проведенных с ним, когда она неделями оставалась одна, засыпала одна и просыпалась. Редкие выходы в свет, никаких друзей — муж с его непонятной манерой секретничать просил не заводить подруг, хотел, чтобы она коротала дни в одиночестве, спокойная и терпеливая. Это было труднее всего. Терпение. Сохранять терпение, когда одна и когда рядом он, во сне или наяву. Терпение и внешнее спокойствие. Она чувствовала себя вулканом, который вот-вот извергнется.
В том, что муж любил её, не было никакого сомнения. А она лишь исполняла свой долг, гири. Он давал ей деньги, и жизнь её текла гладко, ни в богатстве, ни в бедности, ровно и размеренно, как и все в выбранной ими стране. В его отъездах и возвращениях не просматривалось никакой системы. Когда он был с ней, то всегда хотел её, хотел быть рядом. Постель удовлетворяла его, а её нет, хотя она притворялась, чтобы сделать ему приятно. «Ну так что ж? — говорила она себе. — У тебя же нет другого, чтобы сравнить».
«Он был хорошим мужем, и все происходило так, как я и рассказала Тайбаню. Я старалась быть хорошей женой, повиноваться во всем, чтобы почтить желание моей матери, чтобы выполнить мой гири по отношению к ней и по отношению к нему. А вот что теперь?»
Она посмотрела на обручальное кольцо и покрутила его на пальце. В первый раз за все время замужества и вдовства она сняла металлический ободок и стала пристально рассматривать, положив на ладонь. Маленькое, пустое и неинтересное. Сколько ночей в одиночестве, сколько слез по ночам, и все ждала, ждала, ждала. Чего ждала? Детей нельзя, друзей нельзя, путешествовать нельзя. Не то чтобы это был запрет, как у японцев: Киндзиру! Нет, он обычно говорил так: «Ты не считаешь, дорогая, что лучше тебе не ездить в Париж, пока меня не будет? Мы можем поехать туда в следующий раз, когда я буду здесь…» И оба понимали, что так никуда и не поедут.
В Вене было ужасно. Это случилось в первый год. Они поехали на неделю. «Мне сегодня вечером нужно выйти, — сказал он в первый же вечер. — Пожалуйста, оставайся в номере и ешь здесь, пока я не вернусь». Прошло два дня. Когда он вернулся, лицо его было землистого цвета, перекошенное от страха. И тут же, среди ночи, они сели во взятую напрокат машину и помчались назад в Швейцарию, причем дали большого крюка, ехали другой дорогой, через тирольские горы, и он постоянно посматривал в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, нет ли за ним «хвоста», и заговорил с ней лишь после того, как они благополучно пересекли границу.
«Но почему, почему, Ганс?» — «Потому что! Прошу тебя, ты не должна задавать вопросов, Рико. Ты ведь на это согласилась… мы договорились. Извини меня за этот отпуск. Мы съездим в Венген
[349]
или Биарриц
[350]
, будет здорово, там будет здорово. Прошу тебя, не забывай о своем гири и о том, что я люблю тебя всей душой».
Любовь!
«Я не понимаю этого слова, — думала она, стоя у окна и глядя на гавань: мрачные тучи, видимость плохая. — Странно, у нас в японском нет такого слова. Только долг и оттенки долга, привязанность и её оттенки. Но не Lieben
[351]
. Ай? Ай, вообще-то, значит „уважение“, хотя некоторые используют его в значении Lieben».
Поймав себя на том, что думает по-немецки, Рико улыбнулась. Она почти всегда думала по-немецки, хотя сегодня, с Тайбанем, по-японски.
«Как давно я уже не говорила на родном языке. А какой язык для меня родной? Японский? Это язык, на котором говорили мои родители и говорю я. Немецкий? На этом языке говорят в той части Швейцарии, где я живу. Английский? Это язык моего мужа, хотя он и утверждал, что его родной язык — немецкий. Он что, англичанин?»
Она задавала себе этот вопрос много раз. Не то чтобы он плохо владел немецким, просто относился к ней не как немец.
«Он вел себя не как немец, и я веду себя не как японка. Или это не так?
Не знаю. Но теперь, теперь я могу это выяснить».
Муж никогда не говорил Рико, в чем заключается его работа, а она никогда не спрашивала. После Вены легко было сделать вывод, что работа эта нелегальная и как-то связана с международной преступностью или шпионажем. На преступника Ганс не походил.
Так что с тех пор она стала ещё более осторожной. Пару раз ей показалось, что за ними следят, — в Цюрихе и когда они ездили кататься на лыжах, но он лишь отмахнулся: не о чем беспокоиться. «Но будь готова к тому, что может произойти всякое. Держи все свои ценные вещи и личные документы, паспорт и свидетельство о рождении, в дорожной сумке, Ри-тян
[352]
, — сказал он, назвав её уменьшительным именем. — На всякий случай, лишь на всякий случай».
Теперь, после смерти мужа, когда почти все его инструкции были выполнены, и она получила деньги, и ей позвонил Тайбань, чтобы вызвать сюда, жизнь Рико переменилась. Теперь она могла начать сначала. Ей двадцать четыре. Прошлое осталось в прошлом, а карма есть карма. Денег Тайбаня более чем достаточно, чтобы жить безбедно многие годы.
В брачную ночь муж сказал ей: «Если со мной что-то случится, тебе позвонит человек по имени Кернан. Перережь телефонные провода — я покажу как — и немедленно уезжай из Цюриха. Брось все, возьми лишь дорожную сумку. Доедешь на машине до Женевы. Вот ключ. Им откроешь депозитную ячейку в Швейцарском банке Женевы на Рю Шарль. Там деньги и кое-какие письма. Точно следуй инструкциям, дорогая, о, как я люблю тебя. Оставь все. Сделай все в точности, как я сказал…»
Она так и сделала. В точности. Это был её гири.
Перекусила телефонные провода ножницами для резки металла сразу за коробкой, укрепленной на стене, так что это было почти незаметно. В Женеве, в депозитной ячейке банка, нашла письмо с инструкциями, десять тысяч американских долларов наличными, новый швейцарский паспорт, с печатями, с её фотографией, но с другим именем и другой датой рождения, и новую метрику, которая свидетельствовала, что она родилась в городе Берне двадцать три года назад. Рико понравилось новое имя, которое он ей подобрал, и она вспомнила, как в безопасности гостиничного номера, окна которого выходили на прелестное озеро, она плакала по нему.
В той же ячейке хранилась сберегательная книжка, выданная банком Женевы на её новое имя, — вклад составлял двадцать тысяч американских долларов. А ещё ключ, адрес и купчая на небольшое шале у озера, полностью меблированное. Дама, присматривавшая за домом, знала лишь её новое имя и то, что она — вдова и была за границей: купчую оформили на новое имя Рико, хотя дом приобрели четыре года назад, за несколько дней до её свадьбы.
