— Речь не о том, что её поставят в неловкое положение. Извините за прямоту, но вы, наверное, позже сами поймете, что так лучше.
— А если я не смогу «подчиниться правилам»?
— Видимо, это будет означать, что вы не сможете воспользоваться какой-нибудь уникальной возможностью, и очень жаль — особенно если в ваши намерения входит связать себя с Азией надолго.
— Я подумаю об этом.
— Извините, но мне нужно услышать «да» или «нет» прямо сейчас.
— Вам действительно это нужно?
— Да.
— Шли бы вы тогда знаете куда!
Данросс ухмыльнулся:
— Нет, так не пойдет. А пока жду вашего окончательного слова. Да или нет?
Бартлетт расхохотался:
— Ну, раз вы так ставите вопрос, я за Тайбэй.
— Прекрасно. Я, конечно, попрошу жену позаботиться о мисс Чолок на время нашего отсутствия. Это не будет умалением её достоинства.
— Благодарю вас. Но насчет Кейси беспокоиться не стоит. Как вы хотите разобраться с Армстронгом?
— Я не стану разбираться с ним, просто попрошу помощника комиссара полиции разрешить мне взять вас с собой под свою ответственность.
— Отпустить меня под ваше честное слово?
— Да.
— А почему вы думаете, что я не могу взять и уехать? Может, я действительно ввез партию оружия.
Данросс не спускал с него глаз.
— Может, и ввезли. Может, и уедете. Но я смогу доставить вас обратно — живым или мертвым, как выражаются в кино. Гонконг и Тайбэй в пределах моих возможностей.
— Живым или мертвым, говорите?
— Гипотетически, конечно.
— Сколько человек вы убили за свою жизнь?
Настрой стал другим, и оба глубоко ощутили эту перемену. «Опасным наше противостояние ещё не стало, — подумал Данросс, — пока».
— Двенадцать, — ответил он не моргнув глазом, хотя вопрос застал его врасплох. — Двенадцать, это то, что наверняка. На войне я был летчиком-истребителем. Летал на «спитфайрах». Сбил два одноместных истребителя, «штуку»
[62]
и два бомбардировщика «дорнье-17», а у них экипажи из четырех человек. Все эти самолёты сгорели в воздухе. Двенадцать — это то, что наверняка, мистер Бартлетт. Мы, конечно, обстреливали немало поездов, конвоев, скоплений войск. А что?
— Я слышал, что вы летчик. Что касается меня, не думаю, что я кого-нибудь убил. Я строил лагеря, базы на Тихом океане и все такое. Никогда не стрелял со злости.
— Но вам нравится охота?
— Да. В пятьдесят девятом был на сафари в Кении. Застрелил слона, и огромного самца антилопы куду, и много другой дичи для котла.
Подумав, Данросс сказал:
— По мне, лучше сбивать самолёты, уничтожать поезда и корабли. Люди на войне вещь второстепенная. Верно?
— Если полководцу приказал выступить в поход правитель, то конечно. Это война.
— Вы читали «Трактат о военном искусстве» Сунь-цзы?
— Самая лучшая книга о войне, — с энтузиазмом заявил Бартлетт. — Лучше, чем Клаузевиц
[63]
или Лидделл-Харт
[64]
, хоть и написана в пятисотом году до нашей эры.
— Да? — Данросс откинулся на спинку кресла, обрадованный, что они ушли от темы убийства.
«Я столько лет не вспоминал об убитых, — подумал он. — Это несправедливо по отношению к тем людям, верно?»
— А вы знаете, что книга Сунь-цзы опубликована в тысяча семьсот восемьдесят втором году на французском? Насколько я понимаю, она была и у Наполеона.
— Она наверняка выходила и на русском, и у Мао всегда была с собой, вся зачитанная и истрепанная, — заметил Данросс.
— А вы читали её?
— Её в меня вдолбил отец. Приходилось читать по-китайски — написанный иероглифами оригинал. А потом задавать по ней вопросы, и очень серьезные.
В оконное стекло стала биться назойливая муха.
— Ваш отец хотел, чтобы вы стали солдатом?
— Нет. Как и Макиавелли, Сунь-цзы писал больше о жизни, чем о смерти, и больше о выживании, чем о войне…
Данросс посмотрел на окно, потом встал, подошел к нему и убил муху с такой рассчитанной жестокостью, что Бартлетт ощутил во всем теле сигналы тревоги. Иэн вернулся за стол.
— Мой отец считал, что я должен знать, как выжить и как руководить большими группами людей. Он хотел, чтобы я был достоин однажды стать тайбанем, хотя никогда не верил, что я многого добьюсь. — Он улыбнулся.
— Он тоже был тайбанем?
— Да. И очень хорошим. Поначалу.
— И что случилось?
Данросс язвительно усмехнулся:
— А не рановато ли для семейных тайн, мистер Бартлетт? Ну, если вкратце, между нами имело место довольно неприятное, затянувшееся расхождение во мнениях. В конце концов, он передал власть Аластэру Струану, моему предшественнику.
— Ваш отец ещё жив?
— Да.
— Надо ли понимать вашу британскую недосказанность так, что вы объявили ему войну?
— Сунь-цзы очень точно выразился насчет объявления войны, мистер Бартлетт. Очень плохо начинать войну, говорит он, если в этом нет необходимости. Цитирую: «Высшее мастерство военачальника в том, чтобы сломить сопротивление противника без боя».
— И вы сломили его?
— Он удалился с поля боя, мистер Бартлетт, потому что был мудр.
Лицо Данросса посуровело. Бартлетт изучающее разглядывал его. Оба понимали, что подсознательно выстраивают боевые порядки.
— Я рад, что приехал в Гонконг, — промолвил американец. — И рад познакомиться с вами.
— Благодарю вас. Может быть, в один прекрасный день вы измените свое мнение.
Бартлетт пожал плечами:
— Может быть. А пока у нас затевается сделка — хорошая для вас и хорошая для нас. — Он на миг ухмыльнулся, вспомнив Горнта и кухонный нож. — Да. Я рад, что приехал в Гонконг.
— Не хотите ли вы с Кейси быть моими гостями сегодня вечером? Я устраиваю скромную вечеринку, прием, примерно в половине девятого.
— Официальный?
— Просто смокинг, это вас устроит?
— Вполне. Кейси говорила, что вам нравятся все эти церемонии — смокинги, чёрные галстуки. — Тут внимание Бартлетта привлекла висевшая на стене старинная картина маслом: красивая девушка-китаянка везет в лодке маленького мальчика-англичанина с собранными в косичку светлыми волосами. — Это работа кисти Квэнса? Аристотеля Квэнса?
[65]
