Дожидаясь приглашения к Оборотову, Барский взял секретаршу за руку повыше локтя и заговорщическим тоном спросил:
– Пристает к тебе Обор м отов?
– Да что вы, Лев Сергеевич! – округлила обведенные черным глаза Изольда. – Владлен Леопольдович женатый! У них же ж двое детей!
– Сегодня в шесть, – шепнул Барский, – в цэдээле будут выступать Роберт Рождественский, Беллочка Ахмадулина, Андрюша Вознесенский… Обещал быть и сам Евтушенко.
– Евтушенко?! – взвизгнула Изольда и закрыла рот ладошкой.
– Могу провести.
Воровато оглянувшись, Изольда еле заметно кивнула. Барский самодовольно ухмыльнулся.
Оборотов был в мрачном расположении духа, но, увидев приятелей, оживился.
– Салют, мушкетеры! Лёвка, хлопнем по рюмашке! Водка – что-то особенное! Из пайка моего тестя.
– Да погоди ты с водкой, – поморщился Барский. – Зачем вызвал-то? Я с заседания кафедры сбежал.
– Плюнь и разотри! – сказал Оборотов, доставая из ящика стола бутылку водки с необычной этикеткой. – За мной и моим тестем ты, старик, как за каменной стеной. Ай, какая водочка! Анастас Григорьевич на днях гостей разыграл. Вылил водку из бутылки в графин, в бутылку налил воды из-под крана и поставил на стол. Вот, говорит, новая водка специально для дипкорпуса. «Посольская». Ни вкуса, ни запаха, ни похмелья. Чтобы, значит, пить, но не пьянеть. Ну, гости пьют, нахваливают. А через час он – опаньки! – спрашивает: «Ну, как вам водочка… то есть водичка из-под крана?»
– Очень смешно! – фыркнул Барский. – На их месте я бы этой «водочкой» ему в харю плеснул.
– Щас! – скривился Оборотов. – Смеялись и аплодировали, как в цирке! Платон, кстати, тоже…
– Платон? – удивился Барский. – С каких это пор Владленов тесть тебя в гости приглашает?
– Еще как приглашает, – за Недошивина ответил Оборотов, и в его голосе прозвучала обида. – Это меня он зовет только потому, что я, к его горю, стал мужем его любимой дочурки. А Платона он зовет от души, от сердца! Из всех подчиненных одного Платошу мой тесть возлюбил и превознес. Знаешь, куда собирается наш молчаливый, вечно трезвый Атос? В Европу! О стране его нового назначения, само собой, ни полслова, ибо тайна сия велика. И это только для разминки, для привыкания к буржуазному быту. После Европы Платон полетит в Америку. Это тесть мне сам рассказал. Нарочно, гад, при Полине рассказал, чтобы меня в глазах жены опустить.
– Так! – тихо сказал Барский. – Следовательно, Платон Платонович, вы изволили окончательно скурвиться?
– Это ты о загранице? – Недошивин устало моргнул. – Я тут ни при чем. Я офицер, это приказ.
– Ах, ты офице-ер?! – издевательски продолжал Барский. – Поклонник стихов Симонова! Слуга царю, отец солдатам! Нет, старичок, ты – не офицер! Ты – гэбэшник! А это, как говорят у нас в Одессе, две большие разницы.
У Недошивина от скуки стянуло скулы.
– Мне надоело тебе повторять, что в КГБ служат Родине, как и в любом другом месте.
– Демагогия! – крикнул Барский. – Ты еще скажи, что Владлен служит Родине! Вместе со своей Изольдочкой!
– Я попросил бы… – попытался обидеться на него Оборотов.
– Да погоди ты! – не отступал Барский. – Вот ты мне скажи, Платон. Если вы такие честные, зачем твои коллеги пытаются меня завербовать? Сначала нагло подкупали, а теперь шантажируют! Или, по вашему мнению, я служу Родине не на своем месте?
– Ты проходишь не по нашему отделу. – Недошивин усмехнулся. – Не наш кадр. У нас работа посерьезней.
– Пошел ты… со своей работой!
– Но-но-но! – Оборотов вскочил. – Вы еще подеритесь в моем кабинете! Нашли место и время! А ты, Левочка, не петушись. Хочешь, шепну тестю, и тебя тоже за границу выпустят? А там решай, как знаешь.
– Не выпустят, – грустно вздохнул Барский. – Твой же тесть первым и не выпустит. Я по делу Синявского проходил, хотя он был всего лишь руководителем моей диссертации. И потом, хотя я презираю свое отечество с головы до пят, как завещал Пушкин, но я не такой подлец, чтобы с КГБ дело иметь.
– Не велика честь! – засмеялся Недошивин. – Таких мятущихся интеллигентиков у нас вагон и маленькая тележка. Сами в очередь становятся. Потому что вы люди без веры, без долга, без почвы! Болтаетесь, как дерьмо в проруби, пока вас льдом не прихватит. А лед – это мы! И если бы не мы, вся Россия от вас провоняла бы!
– Что ты сказал, повтори! – вскинулся Барский, сжимая кулаки. – От нас Россия провоняла?! От русской интеллигенции провоняла? От Солженицына, от Синявского? Да, я потомственный русский интеллигент! Моя мать в Рыбинске школьной учительницей работает, а я в Москву пробился своим умом и талантом! И насчет почвы ты помолчи! Мой дед землю пахал. Но его сын окончил университет, стал профессором и мог бы стать светилом мировой науки, если бы его твои товарищи не казнили. А твой дедушка – кто был? Сенатор, из дворян? Прогрессист? Из тех оборотней, которые царю в ножки кланялись, исподтишка красную революцию поддерживая?
– Заткнись! – Недошивин тоже сжал кулаки. – Что понимаешь ты в трагедии русского дворянства? В трагедии советского служивого класса? Это не для твоего гниленького себялюбия! Ведь ты, Лев, никого, кроме самого себя, не любишь! Вот ты говоришь: мама в Рыбинске. А когда ты был у нее в последний раз?
– Не твое дело!
– Это наше дело!
– Какое тебе дело до моей мамы?! Мало вам того, что вы ее мужа, моего отца, уничтожили?!
– Нам есть дело до всего, что происходит в стране! И до ее нравственного климата в том числе!
– Ты рассуждаешь как вошь, которая ползет по телу и думает, что это тело принадлежит ей. Но когда она выползет из-под воротника, ее стряхнут на землю и раздавят!
– Ну хватит, старички! – опять вмешался Оборотов. – У нас с вами серьезные проблемы. Капитан Соколов в Москве объявился.
Барский удивленно посмотрел на него. Недошивин молча уставился на пол. Со стороны могло показаться, что он что-то знает. На самом деле это была его обычная манера. Не удивляться ничему. Или не выдавать своего удивления. Разгорячить Недошивина было трудно. Это удавалось только Барскому.
– Какой капитан? – удивился Барский.
– Начальник уголовного розыска из Малютова. Приехал, чтобы ворошить дело с убийством той горничной.
Барский занервничал.
– Постой, но дело-то почти закрыто.
– Капитан так не считает.
– Это его проблемы. А мы-то здесь при чем?
Оборотов смотрел на Барского нежно, как смотрят матери на любимых, но хулиганистых детей.
– Капитанишка совсем сбрендил и подозревает кого угодно, только не своего земляка. Палисадов опасается, что он доберется до нас и размотает историю на полную катушку.
Барский заметно побледнел.
