— Нет, не было такого, — покачал головой Михайлев, — Толик отлично справлялся со своей работой, никаких претензий.
— Тогда почему он пошел в милицию и чистосердечно признался, что вы заставляли его искать исполнителей для убийств сотрудниц НИИ Фомичевой и Сурковой, а также провернули много других темных делишек?
— Каких делишек, какие убийства? — возмутился управляющий. — С Фомичевой мы вообще были близкими друзьями. Зачем мне ее убивать? За небольшую плату она отмазывала меня от некоторых проверок со стороны ее ведомства. Суркова да, она подняла бучу из-за недоработок в проекте, но я же решил их устранить, как она велела. Я сейчас стараюсь не совершать ничего противозаконного, если, конечно, не считать налогов, а в остальном всеми поступками стараюсь создать себе имидж делового человека, серьезного бизнесмена. Хочу, чтоб все забыли, кем я был раньше.
Я стояла перед ним и слушала все в глубокой задумчивости. Управляющий не мог врать, так как находился под воздействием препарата, следовательно, он действительно не причастен ни к убийствам, ни к дикой гонке за нами. Черноголовцев просто спихнул на шефа всю вину, а сам прикинулся бедной овечкой. Решил повторить трюк, который он уже проделал однажды, когда его собирались притянуть за мошенничество. Какую комбинацию он придумал на этот раз? Зачем он хотел убить Михайлева? Тот снайпер на крыше стрелял именно в него. Черноголовцев решил успокоить шефа навечно, чтоб захватить его империю?
— Константин Семенович, — обратилась я к Михайлеву. — А вот если вас посадят, кому достанется ваша компания?
— Сыну, конечно, — ответил он, удивляясь, что кто-то не понимает столь очевидных вещей. — Он у меня сейчас директор головного офиса холдинга. Я подготовил бумаги, предусматривающие подобный случай. Он будет управлять всем, кроме этого комбината. Так как комбинат является не моей собственностью, а собственностью акционеров предприятия и вошел в наш холдинг по решению собрания этих самых акционеров. Они же выбрали меня управляющим комбината. Кого следующим назначат, я не знаю.
— Так-так, а могут выбрать Черноголовцева? — спросила я.
— Нет, конечно, — засмеялся управляющий. — Он всего лишь мой помощник, и акционеры его, к слову, недолюбливают. Этот пост ему не светит при любом раскладе.
— Так уж при любом, — не поверила я. — Возьмет, подошлет к акционерам своих бандитов, те сделают их сговорчивыми, и, глядишь, Толик уже правит на химкомбинате.
— Крупные акционеры — серьезные люди, и так просто, без последствий, их не тронешь, — возразил Михайлев. — Он, конечно, может скупить акции у мелких акционеров, получить контрольный пакет, но кто же станет продавать акции, если они растут каждый день? Потом акций мелких акционеров ему не хватит. Надо еще как минимум восемнадцать процентов от одного из крупных акционеров, но они тоже не настроены продавать.
Слушая его, я все поняла и сказала вслух:
— У него есть около десяти процентов акций. Я думаю, он специально вас подставил, чтоб разразился грандиозный скандал и акции упали в цене. Тогда бы он их скупил по дешевке у разочарованных акционеров. У него все просчитано и наверняка есть какой-то план, как завладеть акциями. Кто из крупных акционеров слабое звено? Я имею в виду, кто в случае паники мог продать акции?
— Если только Вера Потехина, — после недолгого раздумья ответил Михайлев. — У нее муж недавно застрелился. Акции от него по завещанию перешли к ней и к ее маленькому сыну. Но она в последнее время в таком состоянии, что ей нет дела вообще ни до чего. Наверное, смерть мужа на нее так повлияла.
— А почему он покончил с собой? — спросила я, заподозрив неладное.
— Неизвестно. Ни записки, ничего он не оставил. Никто не знает, — пожал плечами Михайлев, — возможно, проблемы на личном фронте. Но жена же об этом не расскажет.
Уваров яростно замычал что-то. Я сорвала у него со рта скотч:
— Ну, чего?
— Секс для некоторых людей значит очень многое, — заговорил он, будто вещал перед зрителями своего шоу. — Например, импотенция может спровоцировать у мужчины сильнейшую депрессию, которая…
— А, заткнись, — отмахнулась я и заклеила ему рот снова. — Мне все ясно. Что ж, пора заканчивать все это.
— Вы хотите нас взорвать? — ужаснулась репортерша.
— Что ты, милая, — усмехнулась я. — Разве я похожа на маньячку? Взгляни мне в глаза. Что ты видишь?
Она взглянула и заплакала:
— Мы все умрем!
— Надеюсь, что ты ошибаешься, — вздохнула я, вынула из портсигара еще один шприц, содержащий смесь новейших стероидов, успокоительного с этиловым спиртом, накрутила на шприц иглу и всадила шприц в шею Уварова. Он яростно замычал, взглянул на меня удивленными глазами, полными скорби. — Это для твоего же блага, — пояснила я, убирая шприц обратно в портсигар. — Когда очнешься, ничего и не вспомнишь.
— Боже мой, вы и нам память постираете, — прошептала едва живая от страха репортерша.
— Вы прямо из меня какого-то монстра делаете, ай-яй-яй, — покачала я головой. — Кстати, девушка, как у вас с сердцем, не беспокоит ли, нет ли гипертонической болезни, шумов, пороков?
— К чему это вы клоните? — осторожно спросила репортерша. — У меня абсолютно здоровое сердце.
— Тогда я вас отпущу, — заключила я, отстегнула девушку от трубы, помогла подняться, а потом попросила снять блузку.
— Это зачем? — не поняла она.
— Затем. — Я угрожающе повела автоматом. — Быстрее, я собираюсь вас выпустить.
Услышав про «выпустить», репортерша едва не сорвала все пуговицы на блузке, как торопилась. Разглядывая ее обнаженный живот, я подумала, что мой пресс выглядит намного эффектнее. Я протянула ей пояс с муляжом бомбы:
— Наденьте это.
— Нет! — отпрянула девушка. — Что вы хотите сделать?!
— Это просто чтобы вы не замерзли, — невесело пошутила я, продолжая настоятельно протягивать ей пояс. — Если серьезно, то это чтобы занять делом саперов, которые ошиваются на улице. Не волнуйтесь, вас никто не взорвет, клянусь.
По глазам репортерши было видно, что она не верит мне ни на грош. Мне силой пришлось надевать на нее пояс. Затем я собралась сама. Выждала, когда пройдут отпущенные мне десять минут на раздумье, и, сняв трубку с зазвонившего как по команде аппарата, сказала:
— Я выпускаю женщину.
— Не взрывайте меня, пожалуйста! — с мольбой в глазах попросила репортерша.
— Сказала же, что не буду. Клянусь здоровьем своего маленького сынишки, — постаралась я как-то ее успокоить. — Думаете, я буду шутить со здоровьем своего сына? Это правда, я не собираюсь вас взрывать, идите смело.
Финт про здоровье несуществующего сына ее убедил. Девушка засеменила по коридору, поминутно оглядываясь.
— Идите, идите, — помахала я ей рукой и, как только репортерша скрылась с глаз, выхватила из ножен десантный штык-нож и вонзила его в стену из гипсокартона. Быстро вырезав нужного размера проем, я уложила квадратом заряды для направленного взрыва на круглом вентиляционном коробе, находившемся в простенке. Это была труба диаметром метр двадцать, как раз по мне. Разместив заряды, я посмотрела на часы. Стоило поторопиться. Вытащив еще один заряд, но покрупнее, я засунула его в вентиляционный выход коридора. Было слышно, как заряд полетел вниз по трубе в подвал. Теперь трос. Я застегнула ремень с катушкой у себя на талии, конец троса с карабином защелкнула на трубе, в руки взяла специальные хваты, которыми можно регулировать скорость спуска. Дальнейшее произошло само собой. Время на таймерах всех дымовых и светозвуковых бомб истекло, и округа содрогнулась от канонады. Тут же грохнула и бомба в подвале, разворотив всю вентиляционную шахту. Секундой позже я замкнула тонкий провод на двенадцативольтовую батарейку. Коридор заполнило грохотом, дымом и летящими осколками асбоцемента. Не теряя времени, я подскочила к проему в стене. В шахте вентиляции зияло громадное отверстие на полдиаметра трубы. Ногой я посбивала кое-где острые осколки и смело нырнула в шахту ногами вперед, быстро заскользив по тросу вниз.
