2. Образование должно быть лучшим
Я въехал в Москву с гордо поднятой головой. С уверенностью, что после того, как поступил в университет, все мои сложности остались позади. Быстренько во всем разберусь и, без всякого сомнения, окончательно обрету себя. Здесь. В столице.
Моим соседом по комнате в студенческом общежитии стал Михаил – неплохой парень. Первые дни, пока у нас не было других знакомых и особых дел, мы с ним резались в карты. Играли не на деньги, которых было немного, – на наши юношеские усики. Мне своих не было жалко. На фоне роскошных бород старшекурсников они смотрелись не очень.
Мишка играл здорово. Сначала я проиграл левую половинку усов. Следом и правую. А вместе с усами закончилась и игра.
Так и сказал:
– Все, Миш, больше не играю.
Не за тем я сюда ехал. Меня ждали великие дела. Чтобы освоиться в Москве, ясное дело, нужно не дурака валять, а много-много учиться, работать, биться.
Мишка на мои слова пожал плечами и пропал из комнаты. Он быстро нашел себе нового партнера по картам. Учеба его, кажется, не очень-то волновала.
Я вздыхал, глядя на окружающих меня студентов. Будет нелегко: ведь в МГУ поступает самая умная, самая талантливая молодежь со всей страны. И это просто неимоверное везение, что мне удалось пробиться сюда. Впрочем, вздыхал я недолго. Действительно вокруг меня были сплошные школьные отличники. Но немногих из них я мог бы назвать людьми действительно умными, талантливыми. Все они, почти поголовно, мыслили как-то механически. Легко заучивали любой материал, легко его излагали, но при этом в их головах не было ни одной собственной мысли. Все выводы, все заключения брались либо из учебников, либо из лекций преподавателей. У большинства студентов не было никакой собственной позиции. За нее они всегда выдавали мнение какого-нибудь уважаемого классика:
– Я думаю так же, как и Ницше…
– Мне близка позиция Маркузе…
– Нет, Гегель определенно не ошибался по этому поводу…
Слушая такое, я даже стал думать: может, и отличниками они стали потому, что не имели собственного взгляда, во всем соглашались со своими школьными учителями. Поддакивали им. И этим Ницше, Маркузе и Гегелю…
А ведь чем был чертовски приятен университет, так как раз тем, что здесь можно было запросто спорить почти со всеми преподавателями. С любым ученым. И конечно с Ницше, Маркузе и Гегелем, также как и с Аристотелем, Платоном и Сократом. Я сам себе удивлялся. В школе на уроках обычно помалкивал, а тут язык развязался. На семинарах тяну руку, ввязываюсь в дискуссии с другими студентами и даже иногда нападаю на позиции своего научного руководителя.
Тот с улыбкой слушал мои разглагольствования. Но не останавливал меня. Наоборот – поощрял:
– Что ж, коллега, продолжайте в том же духе. Философ должен быть свободным от догм. Только не переусердствуйте. Постарайтесь не впасть в полное отрицание всех и вся…
Такое отношение научного руководителя было большой поддержкой. Благодаря ей уже к концу первого курса я стал намного спокойнее смотреть на окружающих меня студентов. Был уверен, что не глупее их. А многих – точно умнее. Однако то, что я ощущал себя равным сокурсникам по уму, почти не сблизило меня с ними. Каждый день мы приветливо здоровались, после занятий вежливо прощались, и на этом наше общение заканчивалось. Мы были слишком разными. Я не принадлежал и не хотел принадлежать ни к одной из четырех основных групп, на которые незримо раскололась студенческая масса.
Первая группа – «золотые» – была относительно небольшой. В нее входили сынки и дочки влиятельных и богатых родителей. Те самые, про которых Вовка с Гариком говорили «блатные с волосатыми лапами и деньгами…» На занятия эти студенты приезжали на хороших машинах. Одеты были иногда модно, но чаще просто богато. Общались в основном друг с другом, просто не замечая всех прочих. Так, блуждали взглядом сквозь все, что не принадлежало их кругу. Учились «золотые» (с детства обставленные лучшими репетиторами) хорошо, но с ленцой. Вокруг них вообще всегда была атмосфера богемной скуки. Будущее им было абсолютно ясно в мельчайших деталях. Успешное окончание учебы. Престижная и высокооплачиваемая работа, обеспеченная родителями. Унаследованные развлечения, унаследованный круг лиц, унаследованная скука и зевота.
Вторая группа была гораздо больше. «Серебряные» кучковались по недорогим клубам, по дешево снятым квартирам или прямо в общежитии – по известным тусовочным комнатам. Эти как бы не скучали – при любой возможности сбивались в кучу, читали стихи на иностранных языках (выученных, видимо, к поступлению), много и глубокомысленно курили, вели беседы о бренности бытия, о разрушительной силе низменных человеческих чувств.
«Серебряные» с презрением отзывались о деньгах, о власти. Очевидно потому, что не имели ни того, ни другого. Родителей хватило лишь на поддержку при поступлении в университет. Будущее «серебряным» предстояло обеспечивать самостоятельно. А они об этом, похоже, старались не задумываться. Как будто поступление в МГУ и было их основной целью в жизни. Поступил, перед родителями отчитался, и дело сделано. От них веяло тоской. «Серебряные», видимо, интуитивно предчувствовали свою будущность: безденежность и безнадежность.
Третью группу составляли «ботаники». Они добросовестно зубрили все, что полагалось, от корки до корки. При этом совершенно не думая, действительно ли это так уж нужно.
Все свое время «ботаники» отводили учебникам и занятиям. Они больше походили не на людей, а на какие-то наукопоглощающие машины. У «ботаников» всегда были испуганные глаза – а вдруг что-то упустил, вдруг что-то не прочитал. Поэтому говорить с ними о вещах, не связанных самым прямым образом с учебой, было невозможно. Они просто не понимали, о чем еще можно говорить, кроме как об учебе. Будущее «ботаников» также было относительно предрешено. Часть сразу поступит в аспирантуру и посвятит себя науке. Часть сначала уйдет в школьные и институтские преподаватели, а потом будет поступать в аспирантуру. Снова и снова, пока, наконец, не поступит или не выйдет на пенсию.
Четвертую группу составляли «разгильдяи». Те, кто поступил в университет наудачу, случайно или за счет каких-то социальных льгот. «Разгильдяи» учебу в университете принимали как шанс весело провести пять лет жизни. На занятия ходили редко, после ночных вечеринок целыми днями беззаботно спали. Экзамены сдавали долго и трудно. Часто уходили в академические отпуска, чтобы протянуть в университете еще лишние два-три годика. Будущее их совсем не заботило – кривая куда-нибудь да вывезет. Часть «разгильдяев» существовала на деньги родителей. Часть подрабатывала самостоятельно, где придется.
Михаил – мой сосед по общежитию – как раз был из «разгильдяев». Мы с ним мирно сосуществовали. Всю свою веселую жизнь он вел за пределами комнаты. В ней только отсыпался, брился и чесал затылок:
– И где же я так свою рубашку вчера уделал? А?
– No comment, как говорил Заратустра…
