Курт не засмеялся. Он не хотел спать, и он испытывал адовы муки.
— Послушай, Сандра…
— Да, кстати, и еще, Курт. Завтра Пасха. Побудь подольше с Лорой, пообщайся с ней. Она же обижается. А завтра нельзя никого обижать.
— Сандра, послушай…
— Спокойной ночи, Курт. Иди к себе.
Ночью его мучили дикие сны. Сначала он увидел Сандру, играющую на зеленом рояле Лунную сонату. Пока она играла, он лихорадочно подбирал к сонате подходящие стихи, чтобы это произведение мог исполнить школьный хор. Но в какой-то момент он обнаружил, что Сандра трансформировалась, в самозабвенно играющую Лору. Забыв о стихах, он мучительно пытался понять, какая из сестер перед ним находится, но, так и не разобравшись, проснулся — с головной болью и в ужасном настроении.
Зато Лора, не вспоминавшая — в честь праздника — вчерашнюю размолвку, и ни словом не попрекнувшая его за возвращение в спальню после полуночи (когда он ложился в постель, она проснулась и смерила его многоговорящим взглядом), выглядела куда лучше и бодрее. Опершись на локоть, она милостиво чмокнула его, велела побыстрее приводить себя в порядок, и готовиться к королевскому завтраку.
На сей раз сестры превзошли сами себя. Дверь в столовую украшала, огромная морда, улыбающегося зайца в плетеной шляпе, из которой торчали розовые уши; стол покрывала льняная скатерть, расшитая ландышами и фиалками; под тарелки были подложены салфетки в виде корзинок с цыплятами; посреди стола красовался подарок Курта — роскошный пасхальный венок, связанный из березового хвороста и украшенный одуванчиками, пестрыми перепелиными яйцами, соломой и натуральным мхом, в котором притаились трогательные зайчата.
Однако ни изобилие пасхальных атрибутов, ни всеобщий празднично-веселый настрой не могли унять обуревавшие Курта терзания — в его душе и мыслях царил вселенский разброд. Ему казалось, что с четверга, когда он впервые вошел в этот дом, прошла вечность. Он прекрасно осознавал, что тонет, страстно жаждал захлебнуться окончательно, но упрямо продолжал барахтаться, не желая смириться и признать сам факт погружения на дно; он по-детски надеялся, что ситуация как-нибудь — и счастливо — разрешится. Хотя кто мог ее разрешить кроме него самого?
За завтраком все трое изыскивали нейтральные темы для беседы: в основном говорили о собственном детстве и летнем отдыхе. Потом все вместе посмотрели телевизор, потом, разделив на три части гору пластмассовых фишек, поиграли в карты. День протекал размеренно и тускло. Курт мрачнел: он видел, что практически отошедшая от болезни Лора, не даст им с Сандрой сегодня уединиться, а завтра он уедет, и все кончится. Ему, как когда-то в юности (когда он всерьез увлекся будущей женой), хотелось не оставлять Сандру ни на секунду, ходить за ней по пятам и упиваться каждым ее движением. Вместо этого он сидел на диване и тупо тасовал карты, хотя играть больше никто не намеревался. Наконец Лора, не выдержав его угрюмого молчания, присела рядом и потрепала по щеке.
— Ну что ты такой опечаленный? Почему ты ничему не радуешься?
— Я радуюсь, только про себя.
Лора повернулась к вошедшей в комнату сестре:
— Санни, скажи хоть ты: сегодня грешно предаваться грусти.
— Это верно, Курт. Я могу процитировать Гайдна. Все его культовые сочинения принадлежат к церковной музыке, но они наполнены светлым ликованием. Его даже упрекали в излишнем жизнелюбии, а он отвечал: «Когда я думаю о Боге, сердце мое полно радости. И так как Бог дал мне веселое сердце, то пусть уж он простит меня, что я служу ему весело».
Курт через силу улыбнулся, скользнул глазами по полуоткрытым плечам Сандры, ее выпирающим ключицам, маленькой брошке-камее, не позволяющей глубокому вырезу разойтись еще больше, и вновь принялся усиленно тасовать карты. Лора, не проследившая, направление его взгляда, погладила Курта по колену.
— А ты не хочешь пойти погулять? Посмотри, как солнце светит.
— Нет, я лучше посижу дома. У меня стреляет в затылке.
— Слушай, Курт, а ты, случайно, не заразился? Может, ты заболеваешь?
— Нет-нет… Наверное, просто давление меняется. Не беспокойся, девочка. А вот ты лучше бы отдохнула, полежала — особенно не активничай, у тебя ведь еще вчера была температура. Я, пока позвоню близким, поздравлю…
Он позвонил маме, двоюродным тетушкам и Дорис, после чего стал смотреть нескончаемый баскетбольный матч, хотя со школьных лет ненавидел баскетбол. На кухне примирившиеся сестры, смеясь, болтали и звенели посудой. Курт прислушивался к их голосам, то благословляя, то проклиная свой визит в Бентли. Он сам не знал, как дожил до вечера: в его жизни еще не было такого нестерпимо длинного, бессмысленного, вытянутого, словно жвачка, дня, почти целиком проведенного перед телевизором.
Уже вечером, переключая каналы, он неожиданно наткнулся на концерт Фрэнка Синатры семидесятых годов, и Лора завопила, что хочет послушать его божественные песни. Когда дело дошло до неизбежных «Странников в ночи», она поинтересовалась, болит ли еще у Курта голова, и, получив отрицательный ответ, потащила его танцевать. Впрочем, идея оказалась неудачной: Лора почти сразу исступленно закашлялась и повалилась на диван.
— Ох, нет, я не могу…
— Ну, разумеется, не можешь! Ты ведь сама еще больна. Утихни.
— Ладно… А ты тогда потанцуй с Санни. Она хорошо танцует.
Лора проявляла несказанную щедрость — вероятно, также памятуя, о его завтрашнем отъезде. В конце концов, в последние часы его пребывания в этом доме она могла себе позволить чуть удлинить поводок.
— Ты не возражаешь, Сандра?
Положив левую руку на тонкую податливую талию, Курт подумал, что это не столько наслаждение, сколько изощренная пытка. Если бы он мог сейчас повести себя как в студенческие годы: танцуя, он сначала касался губами волос девушки, ее нежного ушка, виска, потом пускал в ход руки, потом, когда у нее начинали подгибаться колени, а глаза заволакивало томное марево, бросал танец к черту… Но таскаться, с Сандрой по комнате на глазах у Лоры… Он почувствовал, что просто обязан заговорить, — о чем угодно, лишь бы рассеялись его грезы.
— А ты действительно замечательно танцуешь. Хотя это неудивительно — с твоим-то чувством ритма… У меня даже настроение улучшилось, захотелось радоваться всему доброму и светлому… Вероятно, все дело в «пептидах счастья». Ты знаешь, что это такое?
— Нет, конечно.
— Существует группа пептидных гормонов: эндогенные опиоидные пептиды…
— А можно поменьше терминов? Я все равно не понимаю ни слова. В чем суть?
— Суть в их функции. Они обеспечивают нам обезболивающий эффект и чувство эйфории. Поэтому их и называют «пептидами счастья». А от небольших физических нагрузок — например, нашего кружения по комнате — уровень опиоидных пептидов растет. Кстати, именно поэтому у спортсменов снижена болевая чувствительность…
— Курт, это сверхоригинально, — преподавать во время танца. Но твой метод наверняка способствует лучшему усвоению материала. Его следует запатентовать, ты согласна, Лора?
