– Вряд ли.
– Я подхватил небольшой насморк, а у меня они кончились.
– В сигаретном ларьке должны продаваться маленькие пачки.
– Верно.– Бернс подошел к Палмеру, стоящему у двери.
Мягко улыбнулся ему. Какое-то мгновение его тигриные глаза смотрели ласково.
– Я был уверен, что у тебя-то есть «клинексы», Вуди, деточка.
– Почему у меня?
– Не знаю.– Улыбка медленно расширилась.– Просто у меня создалось впечатление, что ты ими часто пользуешься.
Бернс открыл дверь и вышел из комнаты.
Глава тридцать восьмая
Хотя Палмер и просил, чтобы на следующее утро его разбудили в 10 часов, он был еще в постели в одиннадцать. Дежурный позвонил ему в десять, и Палмер попросил задерживать все дальнейшие звонки. Еще час он спал урывками: что-то вроде нервного забытья с короткими, напряженными сновидениями, почти не отличающимися от реальности.
В одном из таких снов Палмер завтракал с Бэркхардтом. В середине их разговора Палмер поднял свою салфетку и обнаружил, что это тонкий листок «клинекса». Палмер проснулся, перевернулся на спину и лежал не двигаясь, пока сон опять не овладел им. Последний сон был самым длинным. В нем он пробирался сквозь обычную для обеденного времени толпу на Пятой авеню, все двигались в одном направлении, а он – в противоположном. Он очутился где-то южнее собора святого Патрика и севернее Публичной библиотеки, около бюро путешествий или конторы авиакомпании. В окне он увидел отражение женщины, остановившейся рядом с ним на улице. Он повернулся и радостно приветствовал ее. Они обнялись. У нее не было рук.
Палмер сразу же проснулся и попытался решить, к чему был сон о «клинексах». Воспоминание о безрукой женщине ему легко удалось подавить в себе. Думая о сне про «клинексы», в общем-то не нуждавшемся ни в каком объяснении, он в конце концов забыл другое сновидение.
На этот раз уже совершенно проснувшись, он сел в кровати и с удивлением подумал о своей странной сонливости. Бернс привез его назад в «Форт Орандж» в два часа ночи после скучного вечера в одном из отелей в деловой части города. Потом, уже в салоне клуба, собралась небольшая компания. Здесь Палмер немного выпил. Он вспомнил, что лег спать не позже трех часов ночи. Может быть, даже раньше.
Из всех событий прошедшего вечера лучше всего Палмер помнил вечеринку в отеле. Присутствовали почти одни мужчины – лишь немногие из них с женами – и еще несколько женщин. Палмер не слышал, чтобы эти женщины много говорили. Беседу вели преимущественно мужчины: старые, пожилые, худые, полные; мужчины с носовым произношением западных округов штата Нью-Йорк, почти таким же, как и у жителей Среднего Запада; ньюйоркцы с гортанными взрывными согласными и мягкими шипящими; тут были люди важные, влиятельные, люди, ищущие чем бы поживиться, и просто партийные политиканы.
Это публика не моего круга, подумал Палмер.
Обеспокоенный снобизмом этой мысли, он снова лег и попытался оправдать себя. Разве политиканы – настоящие люди? Не противоестественно ли уже само по себе то, что они берут деньги у соседей с целью представлять их пожелания в органах государственной власти? Или же ощущение фальши исходит от многочисленных хитроумных способов, посредством которых им удается предотвратить осуществление этих пожеланий? Не был ли это, спросил себя Палмер, особый род людей, решивших зарабатывать на жизнь, будучи избранными на те или иные должности в государственные учреждения. Он точно знал, что лишь человек определенного типа может стать классическим банковским служащим. Посвящение своей жизни банку было трусливым бегством от суровых испытаний действительности. Банковский служащий стоит всего на одну ступень выше обычного чиновника, который в свою очередь лишь чуть выше рядового военнослужащего мирного времени. Все купили постоянную обеспеченность, пожертвовав собственным достоинством. Все променяли рискованную погоню за мечтой на прочный комфорт жизни без неожиданностей.
Как бы ни объяснял политикан причину выбора своей карьеры, он был, в сущности, самым пустым из всех Luftmenschen
[24]
. Он имел дело с верой, доверием – самым хрупким товаром. Купля и продажа начинались с того, что он обещаниями покупал доверие своих избирателей. Его карьера строилась на вере в людей, с которыми он совершал свои сделки, на вере в их способность доверять, а также на их вере в его аналогичные способности. Не сделки, поправил себя Палмер. Как там их называл Мак Бернс? Контракты? Да. Слово, заимствованное из коммерции, дававшее плоть и кровь этому сомнительному обмену доверием. И над всей рыночной площадью, где производился этот товарообмен, довлела атмосфера общей веры в демократию. Эта вера, единственное определение которой было «слепая», заставляла людей снова и снова приходить на избирательные участки, несмотря на предательства, несмотря на разочарования. Усталые, но все еще не утерявшие надежд, они преодолевали мучительный путь возвращения к избирательным урнам мимо гниющих трупов старых обещаний, Палмер сел в постели и опустил ноги на пол. Полые медные трубки кровати приглушенно зазвенели, как тарелки. Ливанец? Палмер задумчиво посмотрел на глубокое кожаное кресло: интересно, свидетелем скольких предательств оно было? Палмер встал и подошел к окну. Почему он позволил Бэркхардту вытолкнуть его на одну арену с этими политиканствующими животными? Разве увлекательная работа – такой она ему была обещана – значила для него столько, чтобы переварить даже это? Почему он не отказался от должности, узнав, чего ждет от него Бэркхардт? Вместо этого он обрек себя на вечера вроде вчерашнего, среди типов, чуждых не только ему, но и всему роду человеческому, с их болтовней о контрактах, с их вечной торговлей верой, похожих на обезьян в клетке, обменивающихся блохами.
Конечно, сказал себе Палмер, глядя в окно, некоторые деятели очень занятны. Люди типа Калхэйна, например, с их необъятной властью привлекали к себе внимание, и с ними можно было вести дела. Но крохоборствующие ничтожества, с которыми он провел вчерашний вечер, защищая какие-то проданные им Бернсом вопросы доверия, эти ничтожества были скучные, в чем-то неуловимо нечистоплотные, не злонамеренные, не развращенные, и тем не менее именно они были могильщиками демократии, тупыми, ленивыми могильщиками.
Случайно ли это, с интересом подумал Палмер, что в течение последних лет многие ведущие политические фигуры не были профессиональными политиками. Правда, им был Трумэн. Но его в Белый дом поставила смерть. Рокфеллер и Кеннеди, несомненно, были охотниками за голосами. Но само их богатство – если ничто другое – не позволяло назвать их профессионалами, ведь профессиональные политические деятели зарабатывали этим себе на жизнь. Здесь уже был слабый проблеск надежды, что некоторые избиратели не хотят больше терпеть профессиональных политиканов в высших выборных органах.
Палмер резко повернулся и подошел к телефону.
– Мистера Бернса, пожалуйста. Где бы он ни был.
Дежурному администратору понадобилось почти пять минут, чтобы разыскать Бернса, который, вероятно, был где-то в городе.
