– Девки же коровы, ничего не умеют… – пробурчал Гершензон.
– От осла и слышу, – ответила Наташа.
– Если вы плохо им объясните, то Серёжа и Наташа упадут и разобьются, – сказал Щёкин Ничкову и Чечкину. – И виноваты будете вы. Серёжа и Наташа на кладбище поедут, а вы – в тюрьму.
– Очень мне надо в тюрьму, – обиделся Ничков. – И без них успею… Эй, ты. – Он посмотрел на Наташу. – Иди сюда, сказал… Буду учить грудную обвязку делать.
Наташа приблизилась на два шага, остановилась, заложив руки за спину, и демонстративно уставилась в небо.
– Учи, – хмыкнула она.
В руках у Ничкова появилась верёвка.
– Ты на меня и на верёвку смотри, – злобно сказал Ничков. – Чего не запомнишь – на небе тебе потом расскажут…
Чечкин уже стремительно опутывал верёвкой Серёжу, стоявшего с разведёнными руками. Щёкин курил и наблюдал.
День отступал за сосновые горы, но в распадке перед Колымагинской скалой оставались тепло и жёлтый вечерний свет – точно лужа после отлива. Моржов развёл огонь, Костёрыч принёс котелок воды. Милена сидела на скамейке, накинув на плечи кофту.
– Устали? – спросил её Моржов, присаживаясь рядом.
– Устала, – призналась Милена. – В городе я как-то уже забыла, что это такое – двенадцать километров…
– Сейчас я вас кофе напою, – пообещал Моржов. – Чтобы вы не жалели, что отправились в это путешествие.
– А я пока и не жалею, – лукаво улыбнулась Милена.
Упыри галдели под скалой, Щёкин что-то орал с верхотуры, огонь щёлкал углями. Костёрыч нашёл палку и задумчиво бродил по полянке, выколупывая из травы всякую дрянь – консервные банки, рваные пакеты. Как в гольфе, Костёрыч палкой откатывал к кустам в мусорную кучу пустые пивные бутылки.
Котелок забулькал. Моржов обернул ладонь своей панамой, взялся за ручку и разлил кипяток по приготовленным кружкам.
– Константин Егорыч, – позвал он, подавая кружку Милене, – пора на ланч.
– Спасибо, Борис Данилович, – пробормотал Костёрыч, вытягивая палкой из травы длинный, чёрный от грязи презерватив.
Молча отшвырнув его за куст, Костёрыч аккуратно прислонил палку к стволу ближайшей сосны и, вытирая руки платком, подошёл к Моржову и Милене, сидевшим на скамейке рядышком.
– Поужинаем, как стемнеет, – сказал Моржов. – Пусть упыри полазают вволю. Заодно и проголодаются.
Костёрыч кивнул, взял кружку и присел на другую скамейку. Милена и Костёрыч молчали, но в этом молчании Моржов чувствовал напряжение созревшего разговора. Моржову всё вокруг было знакомо – и хлопотливая заботливость Костёрыча, и дальняя ругань Щёкина, чего-то там делившего между упырями поровну, и лес, и закатный свет за соснами. И Милена была знакома – обычной человеческой усталостью, мягкой улыбкой молодой женщины, которая не гнёт под себя весь мир, озверев, а просто доверяет выбранному мужчине. Милена была знакома своей безличной, но осязаемой близостью, когда тепло уходящего дня лучше всего сохраняется людьми между двух тел, как огонёк спички между ладонями. И Моржову вдруг показалось, что Милена здесь – словно бы его невеста, которую он привёл знакомить со своей семьёй.
– Я не очень люблю это место, – вдруг признался Костёрыч. – Слишком уж здесь замусорено…
– Зачем же водите сюда детей? – осторожно спросила Милена.
– Дети этого не замечают. Это только я замечаю. Дети видят лишь главное. Главное же здесь – лес, горы, скала, пещера, дорога.
– Н-ну, может быть, конечно… – Милена пожала плечами и продолжила, словно заранее извиняясь: – Тем не менее всё это безобразие… как бы дискредитирует идею. Да и стоит ли вообще таскать детей по таким захолустьям? Ведь значения в них – ноль. Никакой роли в мире они не играют. Как-то всё это… ужасно старомодно. Сейчас эпоха Интернета, глобализации, свободного доступа к лучшим образцам культуры… Зачем же нужны эти доморощенные предания? Дети и смысла-то их не понимают. Для знания своей местности достаточно турпоходов и регионального компонента образования. Зачем же тогда это краеведение, свалки?…
Костёрыч кивал, словно с грустью убеждался в полном соответствии выступления Милены заготовленной текстовке.
– Я ведь тоже много думал об этих вещах, Милена Дмитриевна, – сказал он. – Но все такие рассуждения представляются мне картиной мира у слепца, для которого не существует того, чего он не может нашарить вокруг себя…
Моржов подивился такой метафоре. Он ведь сам прибегнул к ней, когда Алиска Питугина пыталась объяснить ему, отчего он ушёл от Дашеньки.
– Всё вот это… – Костёрыч обвёл рукой лес, поляну и скалу, – достаточно банально. Обыденно. Туристского потенциала – никакого. Но зато у всего этого есть одно важнейшее качество: оно – настоящее. – Костёрыч посмотрел Милене в глаза так, словно пытался телепортировать ей своё убеждение. – Наши дети видят очень мало настоящих вещей. В основном копии ширпотреба, поделки масскульта, какие-то искусственные спецэффекты… А в человеческих отношениях – невнятицу повседневности, компромиссы… И у детей не вырабатываются… некие, что ли, витамины ума… От нашего мира дети не получают в пользование важнейший критерий оценки – критерий подлинности. И потому не отличают настоящего от лжи, фальшивки, пустышки, упаковки… Пусть моё занятие старомодно и незрелищно, зато оно даёт эти витамины. Дети приучаются чувствовать подлинность, то есть наличие внутренней сути, смысла.
– Вся эта подлинность есть в музеях, – возразила Милена.
– Есть, – согласился Костёрыч. – Но в музеях она, как сейчас говорят, не интерактивна. Для детей в музее или в кино лично с ними ничего не происходит. А дети плохо усваивают теорию. Они помнят только свой личный опыт. Полазав по Колымагинской скале, они будут лучше представлять себе Гималаи, нежели если просмотрят трёхчасовой фильм.
– Выходит, и учить детей бесполезно? – саркастически усмехнулась Милена. – Если они сами не слетают в космос, то и астрономия в школе не нужна?
– Как-то вы всё сводите очень… – замялся Костёрыч. «По-пиксельному», – мысленно подсказал Моржов.
– Нет, конечно, надо учить. Рассказывать словами, показывать в кино… Одно ведь не мешает другому. И даже не противоречит. Не нужно абсолютизировать то, что не абсолютно… Пусть будет всё.
– И тем не менее… – Милена катала между ладонями пустую кружку, словно не решалась высказать Костёрычу то, что хотела. – Эта загаженная Колымагинская скала… Убожество же. Ведь есть… пирамиды, Стонхендж, Фудзияма… Воспитывайте критерий подлинности на этих примерах.
– Они все далеко.
– Но это уже вопрос денег, а не педагогики.
– Да, конечно, вы правы… – смутился Костёрыч. – Я не это хотел сказать… Критерий подлинности – это не справка эксперта, подтверждающая происхождение артефакта. Это умение самостоятельно отличать настоящее от ненастоящего. Точнее – и важнее, – пригодное от непригодного, если мы о прикладном смысле… Культура, особенно сейчас, даёт нам огромное, просто безумное количество образцов, моделей, стратегий… Но в реальных условиях конкретной территории… даже не территории, а локуса… далеко не все из них жизнеспособны или полезны…
