– Какие у тебя житейские планы? – спросил Моржов у Анны.
Анна задумчиво поглядела в синее окошко на огород, за которым где-то вдали пламенела последняя щель заката.
– Думаю, кур, что ли, завести… Но возни с ними…
Анна была некрасивой, но со здоровой бабьей привлекательностью. Особенно в работе. Разнообразная работа то и дело выявляла то одну бабью сторону Анны, то другую, а потому хотелось увидеть главную.
– Зато, опять же, яйца свои… Мясо. Перо. Ковыряловка жила всё-таки как город. Готовила на газу, ходила на службу в Ковязин, почти не держала скотины, а продукты брала в магазине. Из своего – только картошка, смородина и георгины.
– Картошку всю доедай, не выбрасывать же, – решительно распорядилась Анна, вставая. – Пойду лягу. Устала я сегодня.
Тяжело дыша, Моржов доедал картошку. Анна налила Моржову чай, сходила в уборную и прошла в спальню, не задёрнув за собой портьеру. В проём двери Моржов видел, как Анна расправляет постель, раздевается до ночной рубашки, распускает волосы и укладывается.
– Курить будешь – пепел в блюдечко стряхивай, – крикнула Анна. – Оно на серванте стоит, жёлтое. И не тяни, а то я усну.
Моржов расправился с картошкой и огурцами, извлёк облатку с виагрой, запил таблетку чаем и закурил. В спальне Анна вдруг всхрапнула, но заворочалась в постели, не давая себе спать.
Поначалу Моржов думал, что в школе Анна ведёт какой-нибудь сухой предмет вроде математики. Оказалось – русский и литературу. Ага, ну да: «Тема урока – „Преступление и наказание". Убивать нельзя, потому что совесть замучит. Вот вам, дети, пример. Жил-был Раскольников, крепкий парень. Убил старуху – и превратился в размазню. Сам сдался, и его посадили».
Моржов затушил окурок, поднялся и пошёл к спальне.
– Свет погаси за собой, – напомнила Анна. Моржов вернулся и щёлкнул выключателем. «Подействовала ли виагра? – озабоченно подумал Моржов в спальне. – Времени-то мало прошло…»
– Ну чего ты там? – недовольно спросила Анна.
– Стесняюсь.
– Будешь стесняться – ничего не получишь.
Моржов понял.
Он разделся и лёг рядом с Анной. Анна сразу полезла его щупать, будто проверяла у ребёнка, не мокрые ли штанишки. Штанишки были в порядке.
– Хороший ты, Борька, – сказала Анна. – Я по тебе скучала.
Анна закинула руки за голову и держалась за прутья кровати, чтобы не тюкаться в них макушкой. Моржов трудился мерно и мощно, как культиватор. Анна дышала глубоко и сильно. Наверное, всё это походило на работу двуручной пилой.
– Погоди, – наконец сказала Анна. – Я перевернусь, поясница затекла.
Анна перевернулась на живот, а Моржов взгромоздился над её ягодицами. Но он не любовался наготой Анны, а закрыл глаза. Заниматься любовью вот так, без изысков психологии и без тонкостей чувственности, было не менее приятно – будто плотно пожрать после крепкой пахоты. Анна не отдавалась Моржову как женщина мужчине, а вместе с Моржовым толчками ныряла сквозь горячую тьму. У Моржова было ощущение, что они с Анной вдвоём трахают кого-то третьего.
Дружно кончив, словно допилив бревно, они улеглись, успокаивая дыхание. Анна молча обняла Моржова и положила голову ему на плечо. Не от нежности, не от благодарности, а потому что так было удобнее. У Моржова уже созревал план встать покурить, выйти на улицу, чтобы посмотреть на Орион и Млечный Путь, но Анна мгновенно заснула. Моржов полежал, размышляя, как бы ему высвободиться, – и тоже заснул.
Утром Анна поспешно накормила Моржова завтраком и выгнала из дому – чтобы не застала мать, которая вот-вот вернётся с дежурства. Моржов укатил к школе и ждал Анну у крыльца.
Ковыряловская школа была длинным одноэтажным бревенчатым зданием с низким рядом одинаковых окон. Моржов ждал Анну, не слезая с велосипеда. Он сидел на седле, курил и держался за забор. Анна без сантиментов прошла мимо Моржова, только попутно бросила: «Я быстро!» – и скрылась в школе.
Моржов ждал Анну целый час.
Она вышла в рабочем халате и с ведром, полным мусора. Похоже, что в школе бушевала уборка.
– Ой! – увидев Моржова, сказала Анна. – Борька, извини! Закрутилась и забыла про тебя. Не даёт секретарша сертификатов.
– Как не даёт?… – глупо растерялся Моржов.
– Так и не даёт. «Нельзя», и всё. Не положено. Силком, что ли, мне их отбирать?
Моржов, опешив, молча смотрел на Анну.
– Ты езжай, а у меня дела, – посоветовала Анна. Моржовская нужда для неё была подобна, скажем, капризу коня в стойле, который может есть из своей кормушки, но полез в соседскую. Если соседний конь недоволен (или если рядом другой конюх), то своего коня нужно шлёпнуть тряпкой по морде и отогнать: «Не балуй!» И всё.
– Езжай, – уговаривая Моржова, повторила Анна. – Нечего тебе тут торчать. Сам знаешь, какие в школе сплетницы.
Моржов оттолкнулся от забора и покатил к Банному логу.
К рыбалке Щёкин готовился – как борец к схватке: размялся на берегу, поприседал, прочно установил раскладной матерчатый стульчик и зачем-то снял штаны. Рядом трудились упыри – руками копали огромную ямину для отловленной рыбы. Яма заполнялась водой Талки, но отделялась от реки плотиной из гальки и песка.
Дело было после завтрака. Солнце лукаво подглядывало из-за елового клина, и тени истончались, будто развязывались узелочки. Троельга, интеллигентная горожанка, раздевалась до купальника, а Талка – деревенская дура – догола и при этом ещё радостно сияла. Над плавнями висели стрекозы, будто искры.
Моржов вышел на берег с сигаретой и биноклем. На пляжике на коленях стоял Щёкин, словно молился на пластмассовый чемоданчик с китайским набором «Юный рыбак». Чемоданчик был раскрыт – то ли как ноутбук, то ли как полевой алтарь. В нём, точно драгоценности, горели различные рыбацкие блёсны. Рядом со Щёкиным на гальке лежал солидный, сложно-космического вида спиннинг, будто ружьё с оптическим прицелом. Щёкин благоговейно извлёк из чемоданчика одну из блёсен и принялся привязывать к леске спиннинга.
Взрывая коленями галечник, вокруг Щёкина ползали упыри, волоча друг по другу длинные самодельные ивовые удилища. Упыри привязывали к ним лески из щёкинского набора. Артистически-тонкие лески упыри не признавали, потому что рассчитывали на рыбу крупную и очень крупную.
– А-а!… – вдруг страшным голосом заорал Гершензон, по лицу которого проскользнула чья-то снасть. – Ты чо, Гонцов, развесил тут!… Я вообще боюсь ниток!…
– Дрисаныч, Дрисаныч… – волновались упыри, не обращая внимания на Гершензона. – А можно блёсны брать?…
– Можно, – величественно разрешил Щёкин и встал на ноги.
Упыри кинулись к чемоданчику, но нависли над ним, не решаясь пасть.
– А по скольку можно? – уточнил въедливый Ничков.
– Сколько хотите, но не больше двух.
