Князь круто развернулся на пятках и пошагал прочь.
Во главе небольшой ватажки лесорубов Иона шел по священной роще. Сквозь ветви деревьев било солнце, щебетали в листве птицы, но мужики двигались сторожко, словно пробирались мимо спящих врагов. Иона нагнулся и поднял свой посох, мертвенно белевший резной костью в свежей траве. Теперь он издалека увидел Прокудливую Березу. Колокола оглушительно зазвенели в его голове. Береза надвигалась на идущих, как огромный корабль под всеми парусами.
— Вот она, — указывая, остановился Иона.
Мужики, задирая головы и придерживая шапки на затылках, обошли дерево.
— Пень ровно стешите! — издалека крикнул им Иона. — На пне в часовне престол пресвятой богородицы воздвигнем!
Перекрестившись, мужики взялись за топоры. От ударов с ветвей, вереща, посыпались птицы. Щепки полетели вокруг на траву. Иона глядел на могучую березу. Она даже не вздрагивала, погрузившись вершиной в солнце, как в озеро, — словно не замечала, что ее рубят. Голова Ионы тряслась, губы шевелились, читая молитвы. Сливочно-белые раны надрубов углублялись под падающим железом топоров.
Наконец мужики отошли в сторону и уперлись в ствол длинными слегами.
— Э-эх, р-раз!.. — крикнул артельный.
И береза вдруг словно немного осела, охнула. Ионе почудилось, что внезапно в листве широко раскрылись мириады глаз и ошеломленно повели взглядом вокруг — побежали вокруг солнечные тени; закрутившись, ветер взметнул ленты, подбросил в воздух жухлые прошлогодние листья; из травы брызнули кто куда кузнечики. Страшный треск, как смертельный крик, потряс рощу, и Береза начала падать головой на восток. Сминая и ломая соседние деревья, она грянулась о землю, качнув даже небо над Камой, расшвыряла по кустам привязанные берестяные туески с подарками, лоскутных куколок, резных болванчиков. Птицы фонтаном взвились над вершинами, криком оглушая людей. Ионе показалось, что мимо него пролетела и рухнула та языческая вселенная, которая час назад его отсюда вышвырнула. Колокольный звон в ушах епископа стал нестерпим: захолонуло сердце, потемнело в глазах, изнутри расперло череп. Иона опустился на колени и плача кланялся — неизвестно кому.
Весь вечер и всю ночь на берегу горели костры. Ратники разбивали на бревна выволоченные плоты, дробью стучали топоры тесальщиков. Артели тащили бревна в рощу по дорожке, освещенной огнями. Окопав пень срубленной Березы, наскоро бутили подножие, выкладывали венцы. Сотня человек строгала лемешины. Уже к рассвету стены часовни поднялись до повала; к полудню четыре чела накрыли охлупнями, на слеги и курицы постелили кровлю. Здесь, на севере, солнце долго стоит в небе, словно очаровавшись тихой красотой холодных рек, бескрайней пармы, каменных зубцов на горах. Задолго до темноты плотники изладили барабаны и луковки в лемеховой чешуе, подняли кресты. Внутри уже подогнали толстые половицы, навесили двери, поставили раму иконостаса, и чья-то рука успела пройтись по брусу легким резцом.
Первую службу войско, сотники, воеводы и князь отстояли в роще, пока Иона святил храм. Маленькая, ладная часовенка светилась, как теплый огонек среди вековой священной рощи, будто лампада. Огромная крона Прокудливой Березы горой возвышалась за алтарем, шевелилась на ветру, перешептывалась, словно духи шныряли меж листьев, прячась от новых хозяев. Птицы, успокоившись, укрылись в чаще, лишь отважная маленькая синичка не побоялась народа и задорно прыгала по кровле часовни. Ратники жертвовали в храм иконки, привезенные из дома. Князь отдал большой наперсный крест с жемчугами. Иона водрузил на иконостас черный образ Стефанова письма, что достался ему от скудельника Лукьяна. Прозрачный и слепящий алый закат освещал речную излучину, берег, рощу с часовней и молчаливую толпу.
А ночью Иона ушел из Бондюга в Чердынь. Никто из войска живым его больше не видел.
С рассветом полки Пестрого вышли по Русскому вожу. Хоть и невелик путь оставался до Колвы, дружины с обозами двигались медленно, переваливаясь через буреломные увалы и седые, замшелые ельники.
На второй день ертаульная полусотня наткнулась на маленький пермяцкий горт. Жители деревушки, увидев бородатых всадников в бронях, кинулись врассыпную — прочь от большой ямы у околицы. В руки русским попался только один — угрюмый, рослый, беловолосый парень, В большой яме на дне в ряд лежали семь свертков из бересты. В каждом свертке — ребенок с перерезанным горлом. Трупы еще и окоченеть не успели. Ертаульные остановили войско, призвали Пестрого.
— Почто чад порешили? — спросил пленника князь.
— Русский бата вечером пришел, крестил, — хмуро ответил пермяк. — Затем и убили. Души спасали, освобождали от перны.
Пестрый глядел на пермяка, и пермяк отвечал ему таким же твердым, тяжелым, упрямым взглядом.
— На релю каина, — кратко велел князь.
Иона бежал впереди войска как наскучавшийся, наголодавшийся и спущенный с цепи пес. Следы его находили повсюду.
Под низкими облаками обуглившаяся, черная Чердынь выглядела страшно. Полусгоревший, опаленный острожек непримиримо топорщил головни частоколов, обломанные клыки башен, скелеты шатров. Острожек был пуст. Кое-где в нем еще можно было расположить людей под крышей, но почему-то никто не захотел подниматься на княжий холм. Сотники поехали по дворам посада. Пестрый направил коня к монастырю.
Монахи — видно, напоказ — усердно молились: из храма слышалось многоголосое пение, службы стояли закрытые, работных распустили. Пестрый спешился у крепких маленьких ворот бревенчатого тына и рукоятью меча забренчал в тесовые прясла с железными набойками. Вратарь приоткрыл одну створку; дозорный на каланче звякнул в колокол — два раза в знак уважения. Пестрый отдал удила вратарю, стащил рукавицы и бросил их на землю. От келий по грязному двору уже бежал навстречу мальчишка-послушник.
— Веди к игумену, — велел князь.
Дионисий сидел в своей келье, писал грамоту. Когда на лестнице зазвенели шпоры князя, он отложил перо и отодвинул в сторону старый, много раз перебеленный пергамент.
— Здрав будь, отец, — поклонился князь, не снимая шишака.
— И тебя храни господь, — сдержанно ответил Дионисий.
Пестрый уселся на скамью, покрытую рядном. Тотчас открылась низенькая дверца в соседнюю горницу, и вошел отец келарь — маленький, толстый, с объемистым свертком засаленных холстин: монастырскими описями. Князь сразу приступил к делу: каков харч заготовлен, сколько кормов на конницу, что от монастыря и епархии своекоштно, а что за казну. Келарь оказался рачительным, немногословным и надолго князя не занял. Дионисий слушал молча.
— Благодарствую, отец Елизар, — подвел он итог. — Распорядись, князь, подводы подгонять к житницам и амбарам. Руку к вире приложишь, думаю, на обратном пути, — я не из тех, кто наперед титлы выпрашивает, а потом гнилье подсунет. Оставь теперь нас, отче, с глазу на глаз.
Келарь поклонился и вышел. Игумен и князь долго глядели друг на друга.
— Ну что ж, старче, — наконец начал Пестрый. — Разъясни мне, что за бес во владыку вселился?
