Отец промолчал. Вернулся за стол и тяжело опустился в кресло.
— Не знаю. Я солдат, а не политик и не вмешиваюсь в то, что меня не касается.
— Но ведь владелец был так добр, что помог тебе, когда ты нуждался в помощи. Ты же сам сказал. Граф посмотрел на сына.
— С каких это пор ты стал так заботиться о евреях?
— Я забочусь не о евреях, а о Париже. В Париже больше не смеются, наверное, евреи унесли с собой смех. Граф снова посмотрел на сына.
— Зачем ты приехал?
— По делам. Я представляю швейцарский банк и стараюсь установить контакты с некоторыми из его клиентов.
— С евреями?
— Да, некоторые из них евреи.
Граф помолчат некоторое время, потом заговорил, тяжело выговаривая слова:
— Мне надо было догадаться. Впервые в жизни у тебя приличная работа, так и тут ты умудрился связаться не с теми людьми.
Каролине было холодно, ей еще никогда в жизни не было так холодно. Она подошла к двери тесной камеры и ухватилась за прутья решетки. Надзирательница, сидевшая в коридоре, посмотрела на нее.
— Когда они вернут мою одежду? Я замерзла. Надзирательница равнодушно скользнула по ней взглядом, и Каролина подумала, что она, должно быть, не понимает по-французски. Она медленно повторила свой вопрос по-немецки.
— Не знаю, — ответила надзирательница.
В коридоре послышались шаги, и надзирательница вскочила. Раздался мужской голос, но самого говорящего Каролине не было видно.
— В какой камере фройлен Каролина де Койн?
— В тридцать второй.
— Откройте.
Надзирательница подошла к двери и стала перебирать ключи. Найдя, наконец, нужный, она отомкнула стальную дверь. Каролина отскочила в угол, а надзирательница отступила в сторону, пропуская в камеру мужчину.
Он был вынужден пригнуться, чтобы пройти в низкую дверь. Медленно выпрямившись, он ногой захлопнул дверь. Легкая усмешка появилась на его лице, когда он увидел Каролину, пытающуюся руками прикрыть свою наготу.
— Не беспокойтесь, — сказал мужчина по-французски. — Считайте, что я доктор.
— Кто вы?
Он улыбнулся, как бы наслаждаясь страхом, прозвучавшим в голосе Каролины.
— Или будет даже лучше, если вы будете считать меня священником. Понимаете, я в некотором роде духовник, и именно мне вы поведаете все свои секреты, все те маленькие тайны, о которых никому не рассказывали.
Каролина почувствовала, что дрожит, но в этот раз не от холода, а от страха.
— У меня нет никаких секретов, — прошептала она. — Я рассказала всю правду, я ничего не знаю о моем брате.
Мужчина недоверчиво покачал головой.
— Прошу вас, пожалуйста, поверьте мне. — Каролина опустила взгляд, ей вдруг стало стыдно за свою наготу, и она заплакала. Опустившись на пол, она закрыла лицо руками. — О, Боже! Что я должна сделать, чтобы вы поверили мне?
Сквозь пальцы она увидела, что блестящие коричневые ботинки находятся теперь совсем рядом. Голос мужчины раздался прямо над ней.
— Скажи мне правду.
— Но я же сказала... — Слова застряли у нее в горле, когда она подняла голову. Ширинка у мужчины была расстегнута, и перед самым ее лицом торчал его набухший член.
18
— У тебя такой загадочный вид, — сказала Жизель, когда Дакс поднялся из-за стола. — Куда ты идешь?
Дакс отвернулся от зеркала, перед которым поправлял галстук, и лицо его озарилось улыбкой.
— Ты не поверишь, но я иду на встречу со старым другом.
— Со старым другом? — недоверчиво переспросила Жизель. — В этот час? Но куда? В такое время открыты только бордели.
— Ты угадала.
— В бордель? — Жизель начала злиться. — И ты хочешь, чтобы я поверила тебе?
— Я же сказал, что ты не поверишь.
— И ты идешь на встречу со старым другом, просто чтобы поговорить? И все?
— Это не мужчина, а женщина.
— Если бы я была уверена, что это правда, — сказала Жизель, бросая на него гневный взгляд, — я бы убила тебя.
Дакс вернулся к столу, поцеловал ее сначала в щеку, а потом попытался поцеловать в губы, но она отвернулась. Дакс рассмеялся.
— А ты начинаешь ревновать. Это делает тебя еще прекрасней.
— Убирайся! — сердито сказала Жизель. — Убирайся в свой бордель. Желаю тебе подхватить триппер.
Дакс подошел к двери, но голос Жизель остановил его.
— Ты вернешься после того, как закончишь дела?
— Но, возможно, будет уже поздно. Я могу задержаться до утра.
— Это меня не волнует. Во сколько бы ни закончил, возвращайся не домой, а сюда.
Дакс посмотрел на нее и кивнул.
— Дакс, ты ведь будешь осторожен, да? Он улыбнулся.
— Конечно.
Дакс спустился по лестнице, консьержка открыла ему дверь. На улице его поджидал Котяра.
— Что ты тут делаешь? — спросил Дакс. Котяра ухмыльнулся.
— Не думаешь ли ты, что я пущу тебя одного к мадам Бланшетт? У нее всегда были самые хорошенькие девочки в Париже, и я не могу упустить свой шанс.
После того, как служанка открыла дверь и приняла у них шляпы и плащи, в прихожей появилась сама мадам Бланшетт.
— Мсье Ксенос, очень любезно с вашей стороны, что вы посетили нас. Давненько вы у нас не были.
— Да, много воды утекло с тех пор.
— Пойдемте в зал, — сказала мадам, беря его под руку. — У нас сегодня очень необычное представление, вы увидите, чего лишали себя, не появляясь у нас. — Она понизила голос до шепота. — После представления уйдете с метиской и ни с кем другим. Вы прекрасно выглядите, — произнесла мадам Бланшетт уже обычным тоном.
Дакс улыбнулся.
— А вы, мадам, стали еще прекрасней со времени моей первой ночи в Париже.
— О-ля-ля, вы преуспели в галантности.
Они вошли в зал, где в углу играл оркестр из трех музыкантов и повсюду были живописно расставлены диваны, столики и кресла, что создавало впечатление интимности.
Когда они вошли, разговоры на мгновение стихли и все взоры обратились к Даксу, который, в свою очередь, оглядел присутствующих. В зале было около двадцати мужчин, причем в пятнадцати из них Дакс безошибочно определил немецких офицеров, несмотря на то, что все они были в штатском. Разговоры возобновились, и мадам Бланшетт подвела Дакса к небольшой софе в центре зала. Они сели, и официант наполнил их бокалы шампанским. Дакс поднял свой бокал.
— Ваше здоровье, мадам.
