От встречи с Наполеоном, в ту пору находившимся в зените славы, нельзя было отказаться. Невзирая на советы, которые давали новоиспеченному государю, несмотря на противодействие жителей Витории, перерезавших конскую сбрую его упряжки, чтобы он не мог ехать дальше, Фердинанд, поддавшись на уговоры Мюрата и заверения французских эмиссаров, переправился 20 апреля через реку Бидассоа, добровольно устремляясь во французскую западню. Итак, он прибыл в Байонну.
С другой стороны, Наполеон пригласил на ту же самую встречу свергнутого короля Карлоса IV и королеву с их неразлучным Годоем. Карлос IV считал тогда Наполеона своим другом, своим союзником, и он, конечно, был прав. Во время этой встречи Наполеон, выражавшийся кратко и четко, прямо заявил Фердинанду, что он должен вернуть испанский трон законному королю, своему отцу, коль скоро он не хочет, чтобы его обвинили в измене и предали суду.
Молодой человек возразил, что испанцы желают видеть королем именно его, а не отца, что они недавно ему продемонстрировали. И тут закипели страсти. По слухам, Карлос ударил сына хлыстом, во что трудно поверить, а мать якобы обозвала его ублюдком. Наполеон отослал Фердинанда, чуть позже подписавшего свое отречение.
После этого Бонапарт решил показать и подтвердить — это было относительно легкой задачей, учитывая слабость тех, с кем он вел переговоры, — что он способен стать спасителем Испании. Только он, он один во всем мире. Он дал понять Карлосу IV, что королевство такого масштаба, как Испания, нельзя доверить ни Фердинанду, доказавшему свое подлое двуличие, ни его отцу, который малодушно отрекся от престола и уже не пользовался популярностью.
Карлос с этим согласился, что может показаться удивительным, и даже собственноручно подписал 5 мая так называемый Байоннский договор. В Испании больше не было короля.
Ввиду этого умышленно вызванного вакуума власти Наполеон обратился к испанцам со знаменитым воззванием, оставшимся в истории, в котором он, в частности, заявлял: «Ваша нация была на грани гибели: я увидел ваши страдания и собираюсь вам помочь. Я хочу, чтобы ваши далекие потомки помнили обо мне и говорили: „Это человек, возродивший нашу родину“».
Император добавил, уже в адрес своего окружения, генералов, считавших своим долгом немедленно доносить его слова до других, что испанский поход будет необычайно легким — им даже не придется сражаться, потому что испанцы ненавидят своих правителей, которые даже не испанцы, и только ждут случая сбросить оковы. Французских солдат встретят с распростертыми объятиями, цветами и поцелуями, как освободителей, как братьев. Может быть, он и впрямь так считал.
Что касается Фердинанда, он сделал вид, что готов подчиниться.
Тем временем в Мадриде произошло кое-что важное. В первый день месяца толпа освистала блестящего Мюрата и членов его штаба, выходивших из церкви после богослужения. Мадридцы недавно узнали, что по приказу Карлоса IV, — однако каждый ясно узрел в этом руку Наполеона, только что совершившего свою первую роковую ошибку, — двух младших братьев Фердинанда вместе с их дядей должны вскоре увезти в Байонну. Таким образом, как и хотел Наполеон, на полуострове больше не осталось бы ни одного Бурбона.
2 мая, вследствие так и не выясненных обстоятельств, мадридская чернь взбунтовалась против французской оккупации. Уличные бои продолжались весь день и всю ночь. Мюрат дал отпор мятежникам и на следующий же день перешел к печально традиционным репрессиям: чрезвычайным судам и казням. Всякий испанец, схваченный с оружием в руках, будь то обычный нож для разделки мяса, был обречен на расстрел. В разных уголках столицы были убиты более четырехсот человек. Мюрат, считавший себя победителем с военной точки зрения, писал с неразумной гордостью, что этот роковой день «даровал Испанию» императору.
Когда весть об этом дошла до Байонны, Карлос IV, по-прежнему очарованный Наполеоном, вышел из себя и обвинил своего сына Фердинанда во всех бедах их страны. Сын стал возражать, распалился; последовала новая ссора.
Как же быть? Поразмыслив, Наполеон принял, — но все полагают, что он решил это заранее, — решение, о котором ему пришлось впоследствии пожалеть, когда он вспоминал на острове Святой Елены об «этой злополучной испанской войне… сущей напасти…», ознаменовавшей начало его падения.
По правде сказать, как писал Шатобриан, в эту пору Наполеон-владыка мира взял верх над Наполеоном-человеком: «В нем остался только он». Император возвестил в Байонне, что в соответствии с заявленным им намерением спасти Испанию, которая только этого и ждала, он не мог лично осуществлять управление страной. Слишком мною забот, слишком много разъездов, чересчур много войн. Зато его брат Жозеф, на год старше, чем он, король Неаполитанский начиная с 1806 года, согласился бы взойти на престол, если бы испанский народ выразил такое желание. Между тем из Мадрида прибыла испанская делегация, в которой не было ничего стихийного; она подтвердила, что Жозеф был бы желанным королем на троне Карла V.
Дело было немедленно улажено. 11 мая Наполеон написал своему брату, что его ждет корона, причем не из захудалых — речь шла не только об Испании, но и обо всех ее заморских территориях в Америке. «Ты получишь это письмо 19-го, — писал Бонапарт. — Тебе придется отправиться в путь 20-го». Жозеф повиновался и уехал из Неаполя 20 мая (кое-кто говорит, 21-го). Едва он оказался в Испании, куда ехал скрепя сердце, как его охватили «дурные предчувствия». Эта неожиданно свалившаяся на голову Жозефа корона уже тяготила его, как непосильная ноша.
Брат Наполеона привез в Мадрид, куда он прибыл 20 июня, проект новой конституции с либеральным уклоном и общественных преобразований. Никто не встречал государя на пустынных улицах. Одно из немногих полученных им поздравительных писем было от самого Фердинанда, который в ожидании лучших времен пресмыкался перед новыми хозяевами.
Некоторые испанцы afrancesados встретили Жозефа как освободителя; другие, более многочисленные, как узурпатора, истинную марионетку. Национальное собрание, состоявшее из тщательно отобранных именитых граждан, проголосовало за конституцию, но народ после массовых казней 3 мая не мог признать французского короля, хотя Наполеон в своем воззвании называл его «мое второе я».
По правде сказать, Жозеф был не самым плохим выбором. Привлекательный мужчина, основательный, спокойный, проявляющий интерес к искусству, он стремился творить добро. Брату Наполеона нравилось гулять по Мадриду без охраны и разговаривать с простыми людьми; он любил вино настолько, что недруги вскоре прозвали его Хосе-Бутылочником. Новоявленный король ясно и точно оценивал свое положение, понимая, что оно незаконно и неестественно. Не питая на сей счет никаких иллюзий, он писал брату, что, несмотря на заискивающие улыбки людей, сотрудничающих с властями, «неистовый» испанский народ ненавидит эту военную оккупацию и что он сам жаждет как можно скорее вернуться в Неаполь.
Несколькими неделями позже в Испании разразилась подлинная война.
Гойя пережил эти пятнадцать беспокойных лет, на протяжении которых Европа, казалось, делала мучительный выбор между двумя мирами.
