Были ли они еще более близки, как шушукались сплетники? Гойя никогда никому этого не говорил. Как и она.
В 1799 году художник выпустил в свет «Капричос», серию из двадцати четырех гравюр, где, как он собственноручно писал, «сон разума рождает чудовищ». В начале альбома пятидесятитрехлетний художник изобразил самого себя, с утолщенной нижней губой, слегка прикрытыми глазами, седыми волосами и тяжелым подбородком, в большой черной шляпе, с этаким разочарованным и безразличным видом, как бы говорящим: вот я каков и вот мир, который я вижу, с этим ничего нельзя поделать. Мир, в котором встречаются прелестные создания, вроде тех, которых называют «махами», элегантные и зачастую доступные девицы в изящной обуви на небольших, расширяющихся книзу каблучках, с широко раздвинутыми ступнями, порой показывающие ноги, приподняв юбку (явный признак проституции), но также согбенные дуэньи, безобразные кокетливые монахи, колдуньи, ощипанные цыплята с человеческими лицами, зловонные призраки, отравляющие воздух, гигантские козлы, бесчестные суды и мертвецы, выходящие из своих могил.
Уснувший разум — раздолье для фантазии.
Некоторые из этих картинок напоминали те, что несколькими годами раньше ходили по рукам инквизиторов, те самые, которые Лоренсо тогда упорно защищал. Они удивляли и порой даже шокировали. Набожные люди не находили в них ни малейшего следа благочестия, напротив. У священников и монахов, изображенных на этих гравюрах, всегда были омерзительные лица. Там же можно было увидеть какого-нибудь кающегося грешника, стоящего перед судом инквизиции в длинном остроконечном колпаке, отличительном знаке обвиняемых. Придуманный или, быть может, увиденный во сне образ, ибо Гойя никогда не присутствовал при подобной сцене.
Художник не вел дневника. Он мало говорил о своей работе, о своих планах. Когда кто-нибудь спрашивал Гойю, как неоднократно Бильбатуа, причем не только о призраках: «Ну почему ты это написал? Откуда ты это берешь?» — он отделывался неопределенным жестом, как бы говоря, что и сам не знает, и тут же переводил разговор на другую тему. Иногда Гойя заявлял, что не расслышал вопроса. Раза два-три он сказал: «Я это видел», не уточняя, откуда исходит видение: от его рук или глаз, от какой из сторон реального мира. Yo lo vi
[12]
.
В этих «капризах» уместилась вся Испания: неумолимая природа, хмурое небо, не сулящее ничего хорошего, хотя мы все равно взываем к нему; давнее, невыносимое, но неистребимое угнетение; смирение, которое однажды неистово восстает против ига; нечто странное, но естественное; будничное присутствие смерти, словно еще одного члена семьи; спокойная уверенность в том, что не разум правит миром и что высшую истину разумом не познать; демоны, мирно сидящие у очага; женская улыбка, которая внезапно превращается в страшную гримасу.
Вся Испания, и даже гораздо больше.
Гойя зарабатывал деньги. Много денег, в основном благодаря портретам, которые ему то и дело заказывали. Всё высшее общество мелькало перед его глазами, как в калейдоскопе: графиня де Виллафранка, маркиза де Санта Крус, промышленник Перес де Эстала, различные актеры и певицы. Сын скромного мастера-золотильщика, ставший первым художником Испании, приобрел великолепный дом с патио, в одном из шикарных кварталов. Он покупал книги, драгоценности, а также картины Тьеполо и Корреджо.
Казалось, политические или военные события проходили мимо Гойи, оставляя его безучастным. Он довольствовался своей работой, замкнувшись в истинном безмолвии.
Когда 23 июля 1802 года герцогиня Альба скончалась от пищевого отравления, Гойя, по словам одного очевидца, некоторое время бродил по Мадриду в одиночестве, храня молчание, ни с кем не разговаривая и никому не отвечая. Он ничего не написал и не сказал по этому поводу. В очередной раз художник утаил свои чувства.
В начале мая 1808 года, когда толпа напала на мамелюков Мюрата и на следующий день дорого за это заплатила, Гойя находился в Мадриде. Он непосредственно узнал о мятеже и репрессиях. Не исключено, что художник, не воспринимавший звуков, даже видел это воочию. Нет никаких сомнений в том, что он был потрясен. Однако он ждал целых шесть лет, прежде чем написать два знаменитых полотна: «Восстание 2 мая 1808 года в Мадриде»
[13]
и «Расстрел повстанцев в ночь на 3 мая 1808 года»
[14]
. Глядя на это событие отстраненно, мастер навеки запечатлел его в людской памяти, даже если он пока отказывался выставлять обе картины.
Когда его покровитель Карлос IV отбыл из Испании в Байонну, чтобы услышать там, что он больше не король, Гойя испытал некоторое беспокойство за свое материальное положение. Следовало ли ему тоже уехать ввиду назревавших волнений?
Но куда? И он остался в Мадриде.
11
Наполеон не знал Испанию и еще меньше испанцев. Вероятно, Бонапарт путал народ с двумя отдельными личностями: королем Карлосом IV и его сыном Фердинандом, с которыми он встречался в окрестностях Байонны. Так или иначе, он ошибся. Опьяненный победами, император, игравший европейскими монархами, как марионетками, которые, как говорил всё тот же Шатобриан, по его указке «входили и прыгали в окно»; человек, собиравшийся вскоре жениться на дочери австрийского императора, избранной им среди многих других принцесс, быстро принимавший решения и чересчур отягощенный заботами, оценивавший силу народов не иначе как по их военному потенциалу, обратил лишь поверхностное, раздраженное внимание на советы, которые посылал ему в своих письмах брат, ощущавший нарастание всеобщего возмущения и всё сильнее жаждавший только одного — поскорее вернуться в Неаполь.
На самом деле, после майских репрессий Испания была не завоевана, как докладывал Мюрат, а потеряна. Вся страна, вплоть до Балеарских островов, готовилась к сопротивлению. Даже мэр деревушки Мостолес, расположенной к западу от Мадрида, дерзко объявил войну Наполеону. Испанские офицеры, заподозренные в пособничестве французам, были убиты собственными солдатами.
Всё началось в Сарагосе, столице провинции Арагон, где вспыхнуло восстание, во главе которого встал выдающийся военачальник герцог Палафосский, посуливший французам, по известному выражению, guerra y cuchillo
[15]
. Французская армия дважды осаждала город. Первая осада после крайне упорного сопротивления была снята самим Жозефом Бонапартом, отозвавшим большую часть войск ввиду значительного количества жертв с обеих сторон. Брату Наполеона не нравилась эта война, и он делал всё, чтобы остановить ее, показать ее бессмысленность.
Город получил передышку на несколько месяцев. Именно в этот период туда приезжал Гойя. Это был город его молодости. Он прекрасно знал Сарагосу, где расписывал фресками свод главного собора.
Художник, содрогнувшись от увиденного (всюду развалины и мертвецы), принялся делать в тетради наброски будущих «Бедствий войны» — одного из самых шокирующих и подлинных свидетельств звериной тяги к убийству, таящейся в глубине человеческой души.
