— Да-да, это вполне возможно, — быстро согласился со мной Аронзон.
Так обычно учителя отмахиваются от назойливых и дурацких вопросов школьников, предоставляя им самим разбираться в собственных головоломках. Я сделала вид, что проглотила эту наживку.
У меня в запасе оставалось главное оружие — «принцип хамелеона» в его, так сказать, интимном варианте. Собственно, эта методика сотни раз описана в различных пособиях, но народ почему-то ленится воплощать ее на практике, кроме разве что криминальных элементов низкого пошиба, те-то давно взяли ее на вооружение.
На обыденном языке данный вариант «принципа хамелеона» заключается в том, чтобы «войти в доверие и, умело отвлекая внимание, получить нужную информацию».
Что я немедленно и проделала. Давая понять, что мои расспросы закончены, я сменила тон, из которого напрочь исчезли нотки, характерные для серьезной беседы, и появились оттенки личного интереса. Да-да, это всего какие-то неуловимые полутона, но как много они определяют! Почти всё, если быть честной!
— Борис Хаимович, — попросила я Аронзона, — у меня тут возник один приватный вопрос… Нет-нет, ничего касающегося лично меня. Скорее вопрос теоретический. Поделитесь опытом?
— Излагайте, — предложил Аронзон, тотчас же насторожившись.
Очевидно, он решил, что я буду просить у него консультации по поводу своих проблем или заковыристой ситуации кого-нибудь их моих знакомых, используя возможность бесплатно побеседовать со специалистом.
— Видите ли, — плавно начала я, — один мой друг отсидел в советское время срок по семидесятой статье.
— Антисоветская агитация и пропаганда, — машинально уточнил Аронзон.
— Совершенно верно, — подтвердила я. — Недавно его реабилитировали…
— Должны выплатить компенсацию, — Аронзон еще не мог понять, к чему я клоню.
— Уже выплатили. Но дело не в этом. Вопрос сугубо теоретический. Если честно, то моя тетушка — тоже юрист, вот мы с ней и поспорили. Может быть, вы даже знакомы с ней? Да наверняка!
Я била в десятку. Не было в городе человека, который имел хоть какое-то отношение к юриспруденции и не знал бы мою тетку.
Как только я назвала ее фамилию, лицо Аронзона сразу же просветлело.
— О, как же, как же! — с теплотой в голосе проговорил он.
— Ну так вот, — продолжала я. — Суть нашего спора такова. Реабилитация означает отсутствие состава преступления, ведь так?
Борис Семенович кивнул.
— Но по существовавшему тогда законодательству получается, что моего знакомого осудили правильно. Значит, надо говорить не о реабилитации, а употреблять какой-то другой термин.
— О, это чрезвычайно заковыристый вопрос! — мгновенно оживился Аронзон. — Сейчас я вам попробую объяснить, как я его понимаю…
Пока Борис Хаимович излагал мне существующие по этому поводу точки зрения, я внимательно наблюдала за его реакцией.
Аронзон явно не ожидал с моей стороны подобного вопроса и был рад, что может порассуждать о сложных вопросах юриспруденции.
Здесь очень важен элемент неожиданности. Когда от тебя ждут подвоха или желания поживиться информацией «на халяву», ни о каком расположении собеседника по отношению к тебе речи быть не может.
Но когда неожиданный поворот беседы позволяет ему проявить бескорыстие и показать себя с самой лучшей стороны плюс наличие у задавшего вопрос человека тоже бескорыстного интереса — тут уж собеседник открывается просто — как ларчик из басни. И если сначала казалось, что замок у ларчика с секретом, то позже выясняется, что у ларчика вообще нет никакого замка.
— Таким образом, суммируя все вышеизложенное, мы можем провести некую среднюю линию между полярно противоположными точками зрения и принять термин «реабилитация» в качестве возможного, но с несколько иным объемом содержания, — подытожил свой рассказ Аронзон.
— Да, вот, оказывается, как все непросто, — покачала я головой. — Даже такие, казалось бы, определенные слова могут менять значение.
— И это не единичный случай, заметьте, — поднял палец Аронзон.
— Что уж тогда говорить о нас, грешных, — вздохнула я. — Вот, скажем, с завещанием Штайнера. Я, честно говоря, ожидала, что Генрих что-нибудь оставит своей пассии из театра.
Тут самое главное — выдержать прежний доверительный тон разговора. Шаг влево — шаг вправо на миллиметр — на носу юриста снова появятся «защитные» очки и нарастет броня отчуждения.
Но, кажется, я смогла верно выдержать интонацию. Аронзон понимающе кивнул.
— Если между нами, было еще одно завещание. Но Генрих его переписал. Знаете, немцы народ аккуратный. Подчас даже слишком.
Борис Хаимович заметно понизил голос, хотя в этом не было никакой необходимости, и придвинулся ко мне поближе.
— Видите ли, как это ни банально прозвучит, Генрих не собирался умирать, — сообщил мне Аронзон. — Я думаю, Гера полагал, что госпожа Петровская и театр и так будут обеспечены и не стоит прописывать их, что называется, отдельной строкой. Не знаю, может быть, Гера открыл Нине счет, хотя и сомневаюсь… А вот что касается театра, то тут полный швах.
— Неужели?
— Да-да, — доверительно поведал мне Аронзон. — Суммы на спонсирование театра выделялись раз в полгода, и каждый раз это делалось по особому распоряжению Геры. А так как очередного приказа не последует, то…
— То театр лишится уже ставших привычными денежных вливаний, — заключила я.
— Я сомневаюсь, чтобы наш новый хозяин из Баварии считал бы разумным поддерживать местный театр. Но это лишь мое мнение…
— Да, им не позавидуешь… И еще один вопрос, Борис Хаимович. Вы располагаете какой-либо информацией относительно антинемецких настроений в городе, которые были бы направлены лично против Штайнера? Мне, честно говоря, это кажется маловероятным.
— Антинемецкие? — скривился Аронзон. — Это мы проходили еще в перестройку, когда муссировался вопрос о восстановлении автономии. Сейчас это не актуально. Что касается Геры, то он никогда не говорил со мной о подобных выпадах в его адрес. — Борис Хаимович задумался и, горько улыбнувшись, произнес: — Милые семейные разборки — а может быть, он просто считал неуместным говорить со мной, старым евреем, о националистических настроениях. Как знать…
* * *
Регина Юматова держалась молодцом. «Снежная королева» настолько умело контролировала свои эмоции, что могло показаться, будто перед тобой — совершенный биоробот, а не женщина.
«К такой сложно подобрать отмычку, — думала я, глядя в пустые холодные глаза Регины. — Если Аронзон был ларчиком, то сейчас передо мной сейф».
Вы спросите: не аморально ли подобное отношение к людям? Не теряю ли я часть своей души, воспринимая окружающих только в качестве объектов, из которых мне нужно выкачать определенную информацию?
