С того времени много воды утекло. Много всякого было. Жизнь поворачивалась то темной стороной, то светлой, как в общем-то и у всех. Немало страшного и тяжелого пришлось за эти годы пережить. Но тот школьный страх и ужас перед математикой как был, так и остался неистребим в ее снах. И что самое необъяснимое: явление учителя Хвана с непроницаемым лицом, вибрирующим жестким голосом и свисавшей набок косой прядью жестких черных волос всегда повторялось накануне серьезных потрясений или изменений в ее жизни. Как будто Максим Петрович, как дьявол, язвительно улыбаясь одними уголками своего синегубого рта, готовил Ольге очередную гадость.
Резко сбросив с себя шелковую ночную рубашку, Ольга промчалась в столовую в чем мать родила и остановилась перед большим, чуть ли не в рост, зеркалом, висевшим напротив подаренной мужу картины, изображавшей большой букет полевых цветов, которая ей безумно нравилась. Как, впрочем, и ее зеркальное отражение.
«А что, для своих сорока четырех лет я девушка хоть куда! — внимательно оглядывая себя со всех сторон, подумала она. — Стройна. Высока. Красива. Румяна. Подтянута. Зря, что ль, гимнастикой каждое утро занимаюсь. Грудь пышная и высокая, как у совсем молодой девушки. То, что надо. Да и попка — любая двадцатилетняя позавидует».
На такой замечательно оптимистической ноте Ольга решила продержаться весь сегодняшний день. Однако уже стоя под сильными струйками душа в недавно приобретенной итальянской душевой кабине фирмы «Аристон», она вдруг вновь вспомнила Хвана. Последний раз она слышала о нем совсем недавно, когда принимала у себя в гостях двух школьных подруг: Галку Самсонову и Ирку Сапильникову. Сапильникова молчала, как всегда. А вот Галка, вспоминая школьные годы, неожиданно рассказала об одном эпизоде, о котором Ольга даже не догадывалась. Собирательница различных историй и сплетен обо всех, кого знала, Галка как раз и напомнила о Максиме Петровиче Хване, будь он неладен. Оказывается, «серебро» из-за него получила не только Ольга. Лучшие же ученики по математике в их школе — Райкин, Александров и тот же Сашка Петушков вообще лишились медалей, на которые претендовали больше других. Но Ольга восприняла подарок корейца как само собой разумеющийся и неизбежный факт. А вот тройка отважных не хотела смириться с совсем не понравившимся им результатом. К тому же их активно поддерживала директор школы, подсказавшая лучшим ученикам и их родителям, что и как нужно сделать, чтобы все-таки выбить по праву положенное им «серебро» или «золото». Это «выбивание» заняло достаточно много времени, большая часть которого ушла на поиски самого Хвана. Закатив всей троице в журнал четверки по всем математическим предметам, он скрылся в неизвестном даже его многочисленной семье месте. Поэтому ученикам и их родителям пришлось проявить немало талантов, чтобы отыскать хотя бы адрес удалившегося с глаз общественности на летний отдых и лечение учителя.
Скрывался он, как им удалось в результате неимоверных поисков выяснить, далеко за городом, где в одном из корейских колхозов-миллионеров лечил одолевший его радикулит народными средствами.
Для такой крупномасштабной акции — поездки в сельскую местность — родители пострадавших от педагога учеников наняли «ЗИМ», ибо все вместиться они могли лишь в такую огромную машину.
Вскоре, обсудив детали и тщательно подготовившись, родительски-ученический коллектив отправился в путешествие. Максима Петровича, как ни странно, они нашли быстро: данный им адрес, к великой радости путешественников, был точен. Без труда нашли и небольшую глинобитную избушку. Зашли все вместе в крестьянскую избу, где в темной прохладной комнате с окнами во двор, за старым деревянным, покрытым белыми пятнами от горячей посуды столом (в комнате, кроме стола и двух стульев, не было ничего) в одних длинных сатиновых трусах с наколенниками и поясом из собачьей шерсти собственной персоной восседал Максим Петрович Хван, куривший, как всегда, одну за другой папиросы «Беломор».
Со школьным журналом в руках первым взял слово отец Сашки Петушкова, выступивший вперед из столпившихся у беленой известью стенки халупы учеников и их родных.
— Максим Петрович, дорогой! — радостно, как будто поздравляя того с днем рождения, воскликнул он. — Извините нас всех, пожалуйста, за беспокойство, но мы вынуждены были приехать к вам сюда, ибо только вы один можете исправить в журнале оценки нашим детям. От вас одного зависит сегодня их судьба. Вы понимаете, Максим Петрович, о чем я говорю? Отличная оценка, что вы-то прекрасно знаете — это всего лишь один экзамен в вуз. Можно даже сказать, выигрышный лотерейный билет, который наши дети заслужили. Не будете же вы портить им все лето, а может быть, и жизнь. Тем более вы и без нас прекрасно знаете, все они это заслужили своим упорным, многолетним трудом. А мой сын вообще, и думаю, вам небезразлично, собирается поступать на математический факультет университета. Как фронтовик фронтовика прошу вас, дорогой, от имени всех родителей. Директор школы, как вы понимаете или догадываетесь, целиком и полностью «за», и обещала нам, если вы согласитесь, исправить все в журнале. Все свидетели этого, чтобы вы не подумали ненароком, что мы все по своей инициативе предприняли ваш поиск и решили оторвать вас от летнего отдыха, — произнес он глубоко торжественно, тряся перед совсем сузившимися от такой пламенной речи глазами Максима Петровича толстенной амбарной книгой, запечатлевшей в цифрах, аккуратно выписанных из школьного журнала, огромный труд последнего, одиннадцатого года учеников и педагогов по овладению математическими знаниями. Остальные родители, преданно и даже заискивающе глядя в глаза Хвана, молчали. А что им было говорить, если на фоне отца Петушкова они выглядели, мягко говоря, не на самом высоком уровне. Мать Райкина, например, работала парикмахершей, отец Александрова — тренером спортивного общества «Спартак», руководителем популярной секции байдарки и каноэ. А старший Петушков, не в пример им всем, был все-таки известным ученым, доктором физико-математических наук. Причем то ли завотделом, то ли завсектором научно-исследовательского института Академии наук республики. В общем, не чета ни им, ни корейцу. Так что, по общему мнению собравшихся в тот день в глинобитном домике за городом, выступил он правильно, да и тон разговора выбрал верный. И логикой отличался безупречной. Вдобавок ко всему в самом конце своей не совсем обычной просьбы уважаемый в республике человек предложил учителю математики, если он сомневается в знаниях троих школьников, устроить им тут же на месте экзамен. Своего рода «проверку на вшивость».
Хван исключительно внимательно выслушал речь известного ученого, выкурив за это время как минимум три, а то и четыре папироски, которые он с особым азартом тушил в банке из-под консервированной кильки, усиленно разминая пальцами аккуратно загнутый предварительно бумажный папиросный мундштук и постучав им по столу, чтобы табак не попадал в рот вместе с табачным дымом. Задумался на минуту-две, не больше, а потом очень тихо своим скрипучим противным голосом неожиданно проговорил:
— Как вы меня нашли?
— Сейчас, дорогой вы наш, это уже не имеет никакого значения, — ответил на его вопрос Петушков-старший. — Главное, что все мы здесь и дети наши тоже здесь. И вы — здесь. От вас, Максим Петрович, теперь зависит их дальнейшая судьба. Только от вас и больше ни от кого.
