— Аккад, не надо! Ведь Пьер все принимает всерьез. Ему нельзя, ведь у него, как у Дон-Кихота, всегда крайности. При его темпераменте такой настрой очень опасен.
Аккад ничего не сказал, лишь внимательно посмотрел на нее, зато Пьер разозлился и сверкнул глазами.
— Ради Бога, Сильвия. Разве можно не всерьез? Аккад рассказывает о моей внутренней жизни, о том, что у меня на уме, на сердце, на душе, а тебе хочется, чтобы я воспринимал это как интеллектуальную игру. Я же чувствую, что смог бы пойти за это на костер.
Сильвия виновато обняла его, но мне сказала:
— Слышишь? Мне страшно.
В какой-то степени этот эпизод прояснил, как по-разному мы трое относились к Аккаду и его секте. Пьер был готов к дальнейшему постижению, к более полному единению с гностиками. Я же не хотел идти далее, так сказать, ворот их системы. Глядя на объятия брата и сестры, жаждавших преодолеть короткое, но болезненное разногласие, я вдруг почувствовал себя чужим и ненужным. Прежней жизни как не бывало! Мне показалось, будто я — Робинзон Крузо на необитаемом острове. Внизу — бьющееся о берег море, вокруг — окаменелые деревья и мрачные барханы. Где-то далеко незабываемая Александрия с уютными квартирами и тенистыми виллами. А мы теперь призраки, с опаской обживающие один из уголков пустыни и самонадеянно обменивающиеся невероятно важными мыслями о Боге. Закурив сигарету, я стал обдумывать то, что сказал Аккад. Стало быть, существуют разные степени посвящения, в зависимости от уровня знаний. Однако я уже понял: особенности моего восприятия таковы, что я наверняка не смогу продвинуться дальше первого, весьма впечатляющего шага, который в значительной мере предопределил мою будущую жизнь. И уже тогда мне было ясно и другое: Пьер — от ступени к ступени — будет упорно пробиваться к глубинному знанию. По его поведению и настрою это было очевидно. А вот Сильвия… тут было сложно что-то предсказывать.
С приближением сумерек мы упаковали вещи и снова двинулись по пустыне в Макабру. Ни единого слова не было произнесено на обратном пути. Аккад словно истощил свой словарный запас. Мы же были настолько измотаны, что не могли ни о чем думать. Аккад был хмурым и пребывал уже в собственных размышлениях; да и усталость от долгих переездов начала сказываться на всех нас. В Макабру мы приехали поздно вечером и с радостью отдали слугам утомленных лошадей. Большинство гостей уже разъехалось; и ярмарка сворачивалась — торговцы паковали товары. Завтра Макабру вновь обретет привычную тишину, а все палатки исчезнут, словно по мановению волшебной палочки. Тогда же мы решили, что отправимся домой на самолете нашего хозяина. Поэтому, неторопливо отобедав, мы отправились прощаться с исчезающим на глазах городком. Здесь мы пережили нечто незабываемое, взбудоражившее наши ощущения. Это мы осознавали очень хорошо.
Мы возвратились в город. Неделя пролетела в срочных делах и неотложных встречах, поэтому мы виделись лишь несколько минут перед сном. Не успели оглянуться, как наступила долгая осень, Пьер дни напролет торчал в старой Патриаршей библиотеке с покоробившимся деревянным полом, где покосившиеся стеллажи были забиты византийскими трофеями и манускриптами. Аккад выправил для него разрешение у самого патриарха, личный секретарь которого владел несколькими языками и тоже занимался наукой, поэтому мог направлять моего друга на нужный путь: среди глубоких ям и зыбучих песков в писаниях отцов-пустынников, истерично проклинавших гностиков, и островков сохранившихся документов забытой веры, представляемой почти призрачными, загадочными фигурами Карпократа
[73]
и Валентина.
[74]
Мы с Сильвией тоже кое-что почитывали, однако без особого энтузиазма, в отличие от Пьера, полностью погрузившегося в свои изыскания — до такой степени, что его рассеянность стала притчей во языцех среди коллег.
Иногда он совершал немыслимые чудачества, например, звонил мне в разгар пресс-конференции по экономическим вопросам, чтобы сказать:
«Кажется, я понял, в чем сила молитвы. Все зависит от того, кому она предназначена? Напомни вечером, чтобы я рассказал».
…Да уж, действительно, проблема. — Молитва, по-видимому, богу процесса? Нелегко концентрировать свои мысли на том, что вселенная — лишь гигантский абсурд, когда ландшафт и вся атмосфера Египта столь прекрасны, когда жизнь так заманчива, тем более когда тебя любят. Я положил трубку и, снова задремав, повернулся на бок, чтобы быть ближе к спавшей нагишом Сильвии, которая прижималась ко мне всем своим податливым телом, в точности повторяя мою позу. Мы спали, но как обычно спят в сиесту — изнуряющим полусном, навеянным жарким египетским полднем, прохладным морским ветерком и тишиной, которую нарушают лишь истошные «иа-иа» привязанного неподалеку осла. Стоило мне опустить веки, и вокруг нас вновь сгустилась тьма; я почувствовал, как язык Сильвии нежно прикоснулся к моему, а потом скользнул по груди, по животу, и, наконец, словно маленький колибри затрепетал над моим пенисом. Я держал в ладонях ее прелестную головку, словно нечто бесплотное, и старался навсегда запомнить темные, коротко стриженые волосы, а потом мне захотелось ощутить пенисом и волосы, и округлые ушки, похожие на едва народившихся ягнят, и белые зубы, и губы, которые я потом собирался покрыть долгими счастливыми поцелуями. Мне было невмоготу возвращаться мыслями в старую скрипучую библиотеку, где блохи выскакивают из щелей, где похрустывают манускрипты, где над огромными пергаментами корпел мой друг, заплутавший в выморочном мире Карпократа. В этом мире являющем собой негатив мира уже напечатанного, вроде бы досконально нами изученного. Но он теперь казался лишь сплошным заблуждением, еще более опасным из-за своей неодолимой привлекательности.
— Поцелуй меня. Еще. Еще раз.
Нельзя не подчиниться подобному приказу, если он исходит от женщины. Все старо как мир — и всякий раз как впервые — так бывает у всех.
Еще до наступления зимы Пьеру удалось добиться давно задуманного; под предлогом официального визита в Верхний Египет, он взял во французском посольстве фелюку, не имея для этого мало-мальски стоящего повода. Миссия Пьера была скромна, а посол его был человеком терпимым и до определенного момента позволял молодым дипломатам en poste предаваться приятным вольностям. Понятия не имею, чем Пьер обосновал мое присутствие, но в конечном итоге наша троица, несмотря на холодную погоду, отправилась из Бюлака, что под Каиром, вверх по реке, предвкушая двухнедельное (как минимум) путешествие на прекрасном судне. С фелюкой «Наср» управлялась команда из семи человек. Сорок футов в длину, две мачты, две каюты. Пока французы не прибрали ее к рукам, на ней довольно долго возили фрукты и древесину вверх по реке, поэтому она кишела паразитами. Однако для нильских судов нет лучшего лечения, чем некоторое время полежать в воде, после чего их вытаскивают, сушат, чистят песком и пемзой, и через день-другой они снова готовы к погрузке. С élan
[75]
истинного романтика Пьер вникал во все детали будущего путешествия, и судя по количеству заказанных им макарон, риса, масла, по уйме консервов, фруктов, сушеных овощей и вин, можно было подумать, что мы собрались отбыть в Полинезию. Увидев, что едят арабы, мы здорово смутились — однако они как будто не завидовали нашему изобилию и наверняка уравновешивали наши рационы, по крайней мере, воровали они постоянно и совершенно бесстыдно. Но дело свое эти парни знали хорошо, к нам относились по-доброму, поэтому мы старательно делали вид, будто ничего не замечаем, и только патроны, табак и такие дорогие пустяки, как фотоаппараты и лекарства, держали под замком. В общем, все было очень трогательно, и я тоже был увлечен приготовлениями, хоть и подтрунивал над азартом Пьера; на самом деле я втайне завидовал ему и испытывал почти такой же энтузиазм. Мне поручили комплектование походной аптечки и вооружение — ибо мы намеревались охотиться по вечерам, так сказать, обеспечивать себе ужин.
