— Она что-то значила для вас? — неожиданно для самой себя спросила Констанс, но немец не ответил.
Он вернулся на свое место, сел, скрестив ноги, и закрыл глаза. А Констанс и Франсуа вновь занялись Ливией, вытерли ее полотенцем, подрезали ногти. Далее настала очередь дешевого савана, из прорези которого выскользнула остриженная голова Ливии, и на ее лице теперь проступило выражение растерянности. Тут появилась Нэнси Квиминал в сопровождении мужчины; судя по тому, что в руке его была зажата пачка формуляров, это был врач. В формуляры вписывали имена тех, кто скончался «по естественным причинам». Порядка ради он все же изобразил процедуру установления факта смерти, приложив к груди Ливии стетоскоп. (Следы от веревки были скрыты саваном.) Потом он вышел в другую комнату и тщательно, но быстро заполнил несколько формуляров и отдал их Квиминал, после чего, не обращая ни на кого внимания, снова удалился.
Наконец тело было обмыто и одето; но, прежде чем убрать его со стола, Констанс попросила обычный скальпель, который старик держал наготове, и сделала глубокий надрез на бедре, где проходит артерия, а потом на всякий случай перевязала это место. После этого труп переместили на тележку, напоминающую из-за нескольких ножек на колесиках огромного паука, и подвезли к большому дубовому шкафу, очень похожему на картотечный, только для трупов, а не для карточек.
— А как насчет похорон? — спросил хранитель, видимо, собиравшийся вновь затянуть песню о слабом напряжении в сети и неработающих холодильниках.
— Она будет похоронена, — неожиданно вступил в разговор Смиргел, — со всеми полагающимися военными почестями. Я сам за этим прослежу.
Констанс с любопытством посмотрела на него. Ей показалось, что неспроста он так расчувствовался.
— Мне тоже надо будет присутствовать? — спросила она и обрадовалась, когда он помотал головой.
— Я не имею права вас пригласить. Это будет в крепости.
Бедняжка Ливия! Вот это апофеоз!
Наверное, подумала Констанс, они и салют устроят. В конце концов, «естественные причины» — лучшее объяснение подобных событий, какими бы странными они ни казались с точки зрения формальной логики. Откуда-то донесся вой сирены — они тут совсем забыли, что за окнами — война. На темной улице их ждал автомобиль. Неожиданно Констанс почувствовала зверский голод, ведь она весь день почти ничего не ела. В кармане пальто ее пальцы наткнулись на жвачку, на этой «еде» надо было продержаться до дома.
— Хочешь, я поеду с тобой? — спросила Нэнси Квиминал. — Или тебе сейчас лучше в одиночестве?
Констанс кивнула в ответ на второй вариант, и тут вспомнила важную вещь:
— Если меня не будет завтра на работе, значит, приехал швейцарский консул, и мы отправились в Женеву. Не забудешь забрать автомобиль?
Пообещав, что не забудет, Нэнси крепко обняла свою приятельницу, и автомобиль повез Констанс через мост в Ту-Герц. Мрачная Рона поднялась очень высоко. Приглушенный свет фар не понравился проезжавшему мимо патрулю, и ей посигналили. Снизив скорость, Констанс крикнула: «Экстренный вызов!» — и теперь старалась выбирать дороги попустыннее и потемнее.
Она еще не отошла от всего происшедшего, волнами накатывали то усталость, то возбуждение, которые как будто сказывались и на поведении автомобильчика — он то еле катил, то несся во весь опор. Вот и конец Ливии, и уже нельзя начать сначала, и невозможно получить объяснения. Неужели она была любовницей Смиргела? Странная мысль: Ливия всегда оставалась ничьей. Констанс думала о том, как она, завернутая в хлопчатобумажный «бурнус», лежит теперь в шкафу — а как еще назвать это сооружение? — морга в компании бродяг, подобранных в промерзших канавах, или изголодавшихся стариков, настолько слабых, что они не выдержали мороза, когда решились выйти, чтобы поискать в магазинах еду. Ливия пролежит в морге всю ночь, погруженная в свои никому неведомые размышления, и тишина будет нарушаться лишь еле слышным шумом работающего на половину мощности холодильника. Им никогда не увидеться вновь, и Констанс повторяла и повторяла «никогда», — словно хотела осознать страшный смысл этого слова. Ей казалось, будто кто-то бросил камень, чтобы пробить дыру в décor
[175]
их жизни, как прежде это сделала смерть Сэма; вдребезги разбита реальность, словно оконное стекло. Именно тогда Констанс осознала, до какой степени мертвые понаторели в том, чтобы обеспечить алиби тем, кто еще остался в живых; она жила отчасти потому, что была отражена в этих людях — благодаря им, она чувствовала себя материальной и живой. А потом ей в голову пришла другая, еще более неприятная мысль: как это отразится на состоянии Обри? Надо ли говорить ему или подождать, пока это сделает кто-нибудь другой? Неожиданно перед ее мысленным взором возникло его выразительное опечаленное лицо и, к собственному удивлению, Констанс ощутила прилив нежности и любви. Милый копуша из почти забытого лета. В одном из его шкафов наверху она нашла старую тетрадку, в которой были какие-то записи, ставшие почти нечитаемыми из-за сырости. Более того, тетрадка была разорвана и, очевидно, весьма непочтительно брошена на полку шкафа. Констанс не стала пытаться что-то разобрать в этих расплывшихся буквах, это было бы вмешательством в личную жизнь Обри — а он, как и сама она, был весьма щепетилен в таких вещах. Она аккуратно уложила ее в папку, решив вернуть тетрадь хозяину, когда они встретятся. Она и не представляла, что встреча эта не так уж далека: сюрприз поджидал ее в Женеве в головном офисе Красного Креста.
А пока дома Констанс был приготовлен другой сюрприз. Перед очагом сидел мужчина, грея руки, вернее пытаясь их согреть, так как огонь почти догорел. Это был швейцарский консул. Констанс удивленно поздоровалась с ним.
— Не заметила вашего автомобиля, — сказала она, и тот объяснил, что спрятал его за деревьями на поляне.
— Уезжать надо немедленно, я предупреждал, что такой вариант возможен. Сегодня вечером. Собирайте вещи. У меня есть laissez-passer, с этим все в порядке. Но надо спешить. Все подробности, когда мы уже сядем в автомобиль.
Констанс не понадобилось много времени на сборы, так как она была человеком достаточно аккуратным и знала, где у нее что висит и лежит.
— Отлично, — проговорила она, изнемогая от усталости, но чувствуя душевный подъем. — Отлично.
Она поднялась наверх, где был шкаф с ее немногими вещами, и быстро заполнила небольшой чемоданчик; забрав его и портфель с документами и туалетными принадлежностями, она спустилась в гостиную. Консул всем своим видом выражал нетерпение, то и дело посматривал на часы и переминался с ноги на ногу. Появился Блэз, чтобы запереть за Констанс дверь и взять ключи. Торопливо, стараясь говорить как можно тише, Констанс рассказала ему о том, что было в морге, и заверила, что ему абсолютно нечего опасаться. После этого все трое отправились на полянку, где между высокими платанами консул оставил свой автомобиль с двумя флажками и дипломатическими номерами. Сняв кожаные чехлы, дипломат освободил флажок Швейцарии и флажок со свастикой, потом сел за руль и включил зажигание.
