— Искусство! — с отвращением проговорила она.
Констанс была ошеломлена мужским малодушием! Ей тут же вспомнились все известные ей особенности аутизма и кататонии, порожденные нарциссизмом, разрушенным реальностью. С сочувствием и ненавистью Констанс вспомнила застенчивый неуверенный взгляд зеленых, как морская вода, глаз своего возлюбленного. Итак, он был слабаком, а не настоящим мужчиной. И игра в темный гностицизм была не для него, она лишила его душевного покоя. Констанс мысленно произнесла: «Когда разум сам себя не любит, не вылизывает, как кот, своего иллюзорного тела, то теряет способность заботиться о себе и восстанавливать себя через самоуважение. Тогда и плотская оболочка высыхает, и человек превращается в скелет, в машину».
Искусство! Кому оно нужно? В душе она разразилась язвительным хохотом, внешне — осталась холодной, бледной, разрываемой на части собственной нерешительностью.
— Полагаю, мне нужно оставить Красный Крест и вернуться к своей работе, если это еще возможно, — проговорила она, и он удивленно посмотрел на нее. — Знаю, — сказала она, отвечая на его взгляд, — это похоже на бегство, я сама этого не одобряю. Но мне нужно время, чтобы все обдумать.
Однако бегство назад, в Авиньон, как она понимала, было уже невозможно; в любом случае, всплеск ее чувств случился не вовремя, потому что все были приговорены к смерти, весь мир. Вся Европа представляла собой клуб самоубийц, разве нет?
От этих мыслей ее раздражение лишь усилилось. Почему ей так страстно хочется упрекнуть его, ведь он всего лишь член нелепого суицидального, так называемого братства, из трусости не желающий видеть мир таким, каков он есть. А все потому что (думала она) Эрос требует ложного утешения, обещания вечной жизни, чтобы расцвести — тогда как «расцвет» означает всего лишь выносить ребенка. Вот так! В глубине души Констанс рассчитывала долго любить его и даже родить ребенка. Неожиданное напоминание о том, что в любой момент он может исчезнуть, лишило ее покоя. Вечная любовь оказалась скомпрометированной — чистейшей воды иллюзией, — и Констанс отшатнулась от нее. Теперь она была в ярости, но злилась не только на него, но и на саму себя. Она, скажем так, позволила обмануть себя в этой карточной партии. Сонный Блэнфорд с любопытством наблюдал за игрой мыслей и чувств на ее сердитом лице.
Они долго молчали, потом он взял в руки свою рукопись со словами:
— Это всего лишь роман, всего лишь хребет истории, основанной на фактах. Прежде всего, меня привело к ней беспорядочное, бессистемное чтение — тайна очевидной капитуляции тамплиеров и их очевидная вина. Аффад рассказал, что они были обыкновенными гностиками, чьим предназначением стало скрестить мечи с Месье вместо того, чтобы мириться с его правлением. Потом кое-какие ниточки я нашел в Александрии. Знаете, там с этим не шутят! Культ человеческой головы процветает и сегодня. В романе карта смерти, принадлежавшая Пьеру, была попыткой просчитать его собственные шансы — он написал на ней имена своих друзей, замаскировав их под именами рыцарей-тамплиеров. Неожиданно он понял, что подошла его очередь — но кто нанесет удар? Я еще не закончил книгу, но в окончательной версии это будет Сабина. — Он помолчал немного, потом заговорил медленнее. — Им было запрещено самоубийство, значит, предполагалось некое ритуальное убийство. Естественно, лишь очень небольшой круг членов братства давал обет, это были избранные. Аффаду пришлось ждать много лет, так он сказал. И, конечно же, нет никакого способа узнать, когда он получит послание — короткие соломинки, приклеенные к рисовой бумаге с его именем. В письме с египетской маркой. Блэнфорд умолк.
— Мальчишество! — в отчаянии воскликнула она.
— Аффад уезжает послезавтра. Он звонил мне, спрашивал, где вас можно найти. Думает, что вы будете сердиться на него и ругать за то, что однажды назвали наивной чепухой.
Она печально улыбнулась.
— Наверно, так оно и будет, когда мы встретимся.
Констанс отпустила служебный автомобиль и отправилась пешком вокруг озера на их старое место свиданий — напротив мыса, на самой окраине города. Там она увидела автомобиль Аффада, стоявший с открытым капотом; наверное, что-то случилось с мотором. Аффад неумело пытался его наладить, но со стороны это выглядело и смешно и грустно. В машинах Аффад ничего не смыслил, он сам об этом всегда говорил, и машины чувствовали это. Заметив Констанс, он не сразу решил, какую линию поведения избрать, — ему казалось унизительным застрять тут на берегу, имея в своем распоряжении дорогой автомобиль. Поэтому он не двинулся с места, просто стоял и печально ей улыбался, весь взъерошенный и несчастный. Когда она подошла относительно близко, он спросил:
— Ты уже знаешь? Обо мне наконец вспомнили.
Констанс ничего не ответила, продолжая приближаться, всматриваясь в него с таким жадным вниманием, что казалось, будто она хочет запомнить эти мгновения, прежде чем Аффад навсегда исчезнет из ее жизни.
— Ты будешь меня ругать, — произнес он, но она отрицательно покачала головой.
Констанс в конце концов увидела его таким, каким он был на самом деле, она увидела его eidolon
[215]
во всем его кротком безволии и женственной теплоте. Аффад был весь в бензине, с растрепавшимися волосами, он по-настоящему страдал из-за унижения, в которое его вверг вероломный автомобиль… Констанс охватила острая жалость, сердце затопила жаркая волна, и на глаза выступили слезы счастья; она обняла его, словно хотела утешить. Внезапно ее пронзила острая боль, и она почувствовала невесть откуда взявшееся великодушие.
— Да, я тут, чтобы отругать тебя, будь ты проклят.
Однако это «будь ты проклят» прозвучало совсем не злобно — скорее ласково. Аффад посмотрел на нее своими печальными, недоверчивыми, зеленовато-серыми, как море, глазами. И она сказала:
— На самом деле, я пришла поблагодарить тебя за то, что ты подарил мне ключ от себя самой — научил жить и творить без мужчины. Этим я обязана тебе. — Они радостно поцеловались. — Я знаю, ты хочешь увезти меня с собой, но я останусь тут, потому что принадлежу этому городу; ты же, может быть, еще вернешься сюда. Или не вернешься. Это уж как получится. — В его взгляде она прочитала восторг и глубокую признательность. — В мире так много смерти, что мы, наверняка, имеем право на толику любви. Давай ничего не портить, не будем принижать ее мелочностью и комедиантством.
Она села в автомобиль и нажала на стартер. Каким-то чудом мотор заработал. Они поехали вдоль берега. Никогда еще дружба и любовь не соединялись в жизни Констанс так полно, так органично. Ей казалось, что теперь она все понимает, и больше нет пути назад. Именно так им надо было попрощаться, даже если это не навсегда.
— Что будешь делать? — спросил он, обнимая ее за плечи, потому что она предпочла сесть за руль. — Не исключено, что у нас еще много времени.
— Постараюсь одолеть препоны моей суровой теологии — построить свой Тадж-Махал на плавучей льдине, как ты это называешь.
