Человек открыл для себя огонь, вино, оружие и инструменты, а также каменные опоры для строительства, загадочную формулу Пифагора, власть золота. (Каждый человек сам себе пирамида.) Но вырваться полностью из-под опеки матери, чтобы понять суть Смерти и прийти к соглашению с ней, даже обуздать ее, как он обуздывал реки, — нет, этого человеку не дано. (Может, друиды умели это делать?)
Голос Кейда пересыпался, как гравий на дне словесной реки; его корявая дикция возвращала словам их природную мелодичность. Гласные набухали, как надутые паруса. Тем временем разум Блэнфорда играл в «классы» среди его любимых мыслей, которые однажды могли бы войти в его прозу. «Кризис грянул, когда древний человек впервые нарушил границы «брачного сезона», отчего его потом подстерегал риск утраты желания. Само существование человечества было под угрозой — из-за настигших его холодности и безразличия. Напуганное божество, Природа, создало особо прекрасную опору — в виде Красоты, чтобы подстегнуть его пыл. Что может быть более неестественным, более восхитительно порочным? Глядя в глаза друг другу, любовники видят больше того, что помнят друг о друге, они видят «это» и тотчас смиряются и сдаются. Тело преклоняет колени, чтобы войти в образ матери, как в собор, и умереть, — чтобы плодородная личинка смогла выносить свою бабочку, новорожденную душу, а именно — ребенка».
— …Ибо в средине жизни настигает нас смерть, — сказал Кейд.
Конечно же, упрямо продолжал свои размышления Блэнфорд, греческий идеал красоты был замечательным изобретением, потому что его значение распространялось на все остальное, проецировалось, как луч, из собственного бесценного тела человека. Мастер и его изделие поднимаются до уровня настоящего искусства. Красота может быть, как аромат мускуса, даже в утилитарных механизмах: заменяемые части должны быть пропорциональны и привлекательны (словно callipygous
[230]
женщины с ляжками великолепных очертаний). Существует не только физический, но и интеллектуальный оргазм, абстрактный, как бумажные деньги, как музыка или дождь. Поэт чахнет, страдает и зовет свою Музу — такова индивидуальная интенсивная терапия для романтического инвалида! Нельзя безнаказанно заглянуть в будущее Евы, потому что она несет в себе семена идеи Смерти!
В течение нескольких смертных часов тела начинают распадаться — распускаться, как старые свитеры, вновь рассеиваясь в неопределенном хаосе, мульче, грязи, merde
[231]
разума. Одержимые жаждой преследования призраки! Тени мировоззрения лютеранина, осознающего себя лишь червем, перенятого у толстых кишок с их вязкими шифровками. Великие дамбы сознания пропускают лишь струйки реальности — жажда дело обычное, воды жизни вечны. Сознание привычно трудится, но какое мировоззрение может оно выработать у несчастного невротика-христианина, лишившегося своей изначальной невинности? Кейд, между тем, умолк и теперь шагал с опущенной головой, уставясь под ноги.
— Кейд, о чем думаешь? Ты никогда не рассказываешь.
Но слуга лишь отрицательно покачал головой и в нервозной усмешке оскалил желтые зубы.
Прекрасный — в качестве своего рода геометрии несчастного сердца, родился Метод,
[232]
и венский волшебник все измерил складным футом. Психические разновидности выделены в группы. Ах, маньяки, краснорожие и зобастые! Ах, меланхолики, загадочные, косматые, бледные из-за избытка черной желчи! Любовь стала манией. «Потом я увидел ее там, мою маленькую королеву». Гебефренический
[233]
синдром накрывает как волной — беспомощный смех шизоидных ниггеров. Ранен,
[234]
господа, ранен! Morfondu!
[235]
Выбит из колеи!
— Временами, сэр, она была не в себе, — проговорил Кейд. — Она сказала мне: «Кейд, я уже по другую сторону любви, теперь я всех ненавижу, даже сына». Я боялся за ее разум.
Блэнфорд слушал его, склонив голову набок, и чувствовал ритмичное биение своего сердца под пледом. Такие неожиданные озарения бесценны. Живешь и думаешь, будто все знаешь, а потом вдруг истина как молния. Он сказал себе, что любовь превосходит волшебство своим могуществом. И Мерлин
[236]
и Просперо
[237]
проиграли, в конце концов сложили оружие, пресытившись познаньями.
Грааля шифр -
в значении того, что смысла не имеет,
Как Мерлин разгадал, — а кто еще сумеет?
Однажды пресытившись знаньями, Мерлин мог отправиться на Эсплюмиор, свой остров, чтобы до конца жизни под тихий плеск морских волн играть в карты со своим другом Просперо. В старую игру Судьбы картами Таро без «Повешенного»! Эсплюмиор!
Ему послышался наставительный голос Сатклиффа: «Больше работы для Института галлюцинаций и коитуса! Вы хотите соединить умозаключения в пе-ласгийском сексе, а это не работает. Даже Трэш это известно. Она сказала мне вчера: «Сперма иссякает, милый, а любовь никогда. Она остается с человеком до самого конца. Донашиваешь ее, как старый ботинок». При встрече они теперь будут произносить одновременно: «Salut! Bon Viveur et Mort Future! Salut!»
[238]
Блэнфорд захватил с собой на прогулку больничного кота, который теперь урчал у него на коленях под пледом, точно небольшой моторчик. Это особое мышление — которое создает художественный продукт, думал он. Выделяешь некие благоуханные флюиды, с трудом исторгаешь эктоплазмический
[239]
экссудат, память. Говорят, кошка покрывает мышь слюной, прежде чем проглотить ее, — смазывает, чтобы она легче прошла в глотку. Может быть, тут тоже нужна смазка, чтобы вызвать робкую Психею, это дитя любви, спящее на свадебном торте его матери или на гробе его отца?
Базары тишины — где играм предается
Она младенческим — заглядывает внутрь колодцев.
Конец смерти есть начало полового влечения и наоборот. Дети — абстрактные игрушки, отображения любви, модели времени, возможность спасения от пустоты — от конечного «ничто».
