- Нет, - коротко буркнул пан Кшиштоф, отчаянно грызя ус.
- Ну да, - со странной усмешкой сказал Лакассань, разглядывая на свет бутылку с вином, - конечно. Вы ведь не только трус и лавочник, но еще и глупец, каких мало. Даже ваш собственный горький опыт ничему вас не учит. И не надо пыхтеть и таращить на меня глаза, не то я подумаю, что вы страдаете запором... Прошу прощения, принцесса. Я несколько несдержан на язык, но вы только посмотрите на нашего поляка! Другого сравнения просто не подберешь.
- Тем не менее, я попросила бы вас выбирать выражения, - сухо сказала княжна, которая, по правде говоря, находила использованное Лакассанем сравнение хотя и неприличным, но весьма метким.
- Пардон, - рассеянно извинился Лакассань, продолжая вертеть в руках бутылку. - Так вот, Огинский, в силу своей недальновидности вы одну за другой упускаете прекрасные возможности изменить к лучшему свое никчемное существование, которое просто язык не поворачивается назвать жизнью. Да будь я на вашем месте, я бы понял принцессу с полуслова! Она давала вам такой шанс, а вы сдуру полезли торговаться!
Княжна замерла, готовая в любую секунду вскочить и броситься в темноту. Лакассань ее удивил: он, несомненно, слышал если не весь ее разговор с Огинским, то, по крайней мере, достаточно для того, чтобы сделать выводы. Это был сущий дьявол во плоти, и Мария Андреевна впервые почувствовала настоящий страх.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - упрямо повторил Огинский то, что незадолго до этого говорил княжне.
- Ну вот, опять вы за свое! - воскликнул Лакассань. - Вы удивительно однообразны. Насколько я понял, вы тут говорили о какой-то весьма любопытной бумаге. Не позволите ли взглянуть, принцесса? Только не говорите, что вы меня не понимаете. Не надо уподобляться этому болвану, нашему незадачливому потомку древнего шляхетского рода.
Княжна еще не успела принять никакого решения, как вдруг пан Кшиштоф, легко вскочив на ноги, стремительно бросился на Лакассаня, по дороге перепрыгнув через костер. Он взмахнул топором, вне всякого сомнения, намереваясь разрубить им голову ненавистного француза, но тут произошло нечто странное. Только что Лакассань сидел по-турецки, задумчиво вертя в руках бутылку бордо, в позе, исключавшей, казалось, всякую возможность обороны. В следующее мгновение его уже не оказалось на прежнем месте, и топор пана Кшиштофа вместо его головы встретил лишь пустоту. Огинский качнулся, теряя равновесие, увлекаемый вперед инерцией собственного молодецкого удара, споткнулся о вытянутую ногу француза и кубарем полетел в темноту. Лакассань с четверенек, как тигр, прыгнул следом за ним, коршуном рухнул на плечи и с размаху опустил бутылку на затылок пана Кшиштофа. Треснуло и зазвенело, разлетаясь во все стороны, толстое бутылочное стекло, вино веером брызнуло на грязный пол, брякнул о доски отлетевший к стене топор, и все закончилось.
- О, - с каким-то удивлением в голосе сказал пан Кшиштоф и уронил голову. Княжна слышала, как она глухо ударилась об доски, словно неживой предмет.
Владевшее ею оцепенение вдруг прошло. Мария Андреевна бесшумно поднялась на ноги и стремглав бросилась к выходу. Ей казалось, что она летит, не касаясь ногами пола. Дверной проем приближался, в лицо княжне ударила струя ледяного воздуха, казавшегося удивительно свежим и сладким после разъедавшего глаза дыма костра, а в следующее мгновение, когда Мария Андреевна уже была в дверях, вдруг послышался негромкий глухой стук, и она едва удержалась на ногах, ощутив внезапный рывок. Она попыталась сделать шаг и почувствовала, что ее что-то держит. Княжна рванулась, подол ее дорожного платья затрещал, но выдержал. Тогда она обернулась и при слабом свете костра увидела, что ее удерживает на месте широкий солдатский тесак, пригвоздивший подол к дверному косяку. Закусив губу, она вцепилась обеими руками в неудобную, слишком большую для нее рукоять и рванула изо всех сил, но тесак глубоко вошел в дерево и сидел прочно.
- А ведь у меня есть еще и пистолет, - сказал, неторопливо приближаясь к ней, Лакассань. - Вернее, целых два пистолета. Мне не хотелось бы шуметь, но если вы меня заставите, мне придется еще сильнее испортить ваше платье. Позвольте, я вам помогу.
Тесак вышел из дерева с глухим металлическим звоном, и княжна почувствовала себя свободной, но лишь на одно короткое мгновение. В следующий миг рука Лакассаня крепко взяла ее за плечо и развернула в сторону костра.
- Вернемся к огню, - сказал француз, - утолим голод и побеседуем, как старые добрые друзья. Ведь вы не заставите меня обыскивать вас силой, правда? Не скрою, это доставило бы мне огромное удовольствие, хотя подобное обхождение с благородными дамами противоречит моим принципам. На войне как на войне, принцесса. Не заставляйте меня вспоминать, как давно я не был близок с женщиной.
- Как вы смеете, негодяй! - пытаясь вырваться, крикнула княжна.
Лакассань крепко рванул ее к себе, заставляя успокоиться и смириться с неизбежным.
- Письмо, - лаконично потребовал он и протянул ладонью кверху свободную руку.
Спустя минуту он уже сидел у костра в прежней позе, держа в одной руке кусок хлеба с вяленым мясом, а в другой - копию письма. Сосредоточенно работая челюстями, Лакассань читал написанный на чужом языке текст, и на его лоснящихся от жира губах играла знакомая неопределенная усмешка. В темноте трудно возился и стонал, звякая битым стеклом, медленно приходящий в себя Огинский. Княжна сидела напротив Лакассаня, обхватив руками колени и положив на них подбородок. Слушая завывания холодного ветра в разрушенной печной трубе, она безуспешно пыталась найти выход из создавшегося отчаянного положения, и по мере того, как варианты спасения один за другим признавались никуда не годными, душу Марии Андреевны все более охватывал цепенящий ужас.
* * *
Флигель-адъютант его императорского величества, полковник конной гвардии граф Алексей Иванович Стеблов не привык подолгу раздумывать над своими словами и поступками - кроме тех, естественно, кои относились к лицам высокопоставленным и могли оказать непосредственное влияние на его карьеру и положение в свете. Состоявшееся накануне свидание с подозреваемой в государственной измене княжной Вязмитиновой поначалу привело его в состояние холодного бешенства. Отправляясь в эту поездку, граф полагал, что порученное ему дело будет хотя и довольно скучным, но совершенно не обременительным, да к тому же сулящим впоследствии новые высочайшие милости: как-никак, речь шла о государственной измене и изобличении опасного французского шпиона, посланного самим Мюратом и весьма изощренным способом лишившего жизни прославленного русского генерала. Предстоявший разговор с юной княжной виделся ему в свете едва ли не романтическом: невинное существо, обманом втянутое в заговор, должно было, по мнению графа, отчаянно разрыдаться на плече у строгого, но справедливого дознавателя и на коленях умолять его спасти ее честь и доброе имя.
Действительность, однако же, опрокинула все его представления. Княжна была горда, холодна и язвительна, а спокойная уверенность, с которой она держалась, приводила графа в бессильную ярость. По дороге из имения Вязмитиновых обратно в город он хранил угрюмое молчание, не желая унижать себя бранью, которая так и просилась на язык. Вспоминая слова княжны, ее колкости, ее холодный насмешливый тон и возмутительную непочтительность к посланцу самого государя императора, граф с наслаждением перебирал в уме все те ужасные неприятности, причинить которые княжне было в его власти. Но где-то на самом краю его сознания все это время сохранялось какое-то неприятное, царапающее воспоминание, раздражавшее графа, как заноза. Порывшись в памяти, Стеблов извлек его наружу и сразу же об этом пожалел, поскольку настроение его в результате лишь ухудшилось. Он понял, что это была за заноза: слова княжны о том, что он совершает ошибку, которая может стоить ему карьеры, запали ему в память гораздо глубже, чем ему бы того хотелось.
