— На Кипре гость не платит.
Мне показалось, что в глазах обоих викторианских джентльменов на гравюре сверкнула искорка осуждения.
— Кроме того, — сказал Клито, — никто из моих друзей тоже ничего не платит, а после всего, что мы с тобой пережили вместе сегодня вечером, я тебя считаю другом.
Казалось, он вот-вот расплачется. У меня закралось опасение, что он вспомнил о моем брате.
— Скажи-ка мне вот что, — перебил я его, чтобы сменить тему, — с чего бы ты начал, если бы решил купить здесь дом?
Он задумался.
— Пошел бы к самому большому мошеннику во всей Кирении — хотя, конечно, в Кирении все мошенники, кроме меня, — но я бы пошел к Сабри Турку. Он в делах такой ушлый, и домов у него много.
Он раскинул руки в стороны, чтобы показать, какой невероятный мошенник этот Сабри. Мне показалось странным, что грек рекомендует обратиться к турку — но тут я вспомнил, как мало он доверяет своим собственным соплеменникам.
— Сабри, — твердо сказал Клито. — Именно к нему бы я и пошел. Но держи ухо востро.
Шипящий звук, которым здесь принято сопровождать подобного рода предупреждения, растаял вместе с ним во тьме. Я еще успел увидеть, как дочь подхватила его под обмякшую руку и повела по направлению к дому.
Как купить дом
Последними пришли греки и спросили Господа, что получат от него в дар.
— А чего бы вам хотелось? — спросил Господь.
— Нам хотелось бы иметь дар Власти, — сказали греки.
А Господь в ответ:
— Бедные мои греки, вы пришли слишком поздно. Все дары уже разобрали, и почти ничего не осталось. Дар Власти я отдал туркам, болгарам дар Трудолюбия; евреям Расчет, французам Обман, англичанам Безрассудство.
Тогда греки очень разозлились и стали кричать:
— Что за интриги, почему про нас забыли?
— Ну ладно, — сказал Господь. — Раз уж вы так настаиваете, будет и вам подарок; чтоб не ушли вы ни с чем — забирайте-ка вы Интригу, — так сказал им Господь.
(Болгарская народная сказка)
* * *
Сабри Тахир, если верить облупившейся вывеске на его конторе в турецкой части Кирении, был оценщик и агент по недвижимости, однако, с тех пор как эту вывеску изготовили, область его интересов стала заметно шире, и теперь он явно был не только оценщик и не только агент по недвижимости. Центр паутины находился в прохладном темном полуподвале, расположенном на стратегически важном пересечении двух улиц, напротив маленькой турецкой часовни, выстроенной в память о каком-то святом или воине; имени героя никто уже не помнил, однако его каменное надгробие по-прежнему служило для правоверных объектом поклонения и паломничества. Над могилой росло сухое, пропыленное насквозь перечное дерево, с неизменной парой ex voto
[25]
на нижних ветвях.
За домом начинался бесформенный, заросший крапивой необъятный двор, где стояли два-три сарая, забитые разрозненными деталями каких-то механизмов и наваленными в огромные кучи цельными стволами олив и рожковых деревьев. Между сараями громоздились штабеля железнодорожных шпал и каркасы автобусов, в которые, будто в слоновьи кладбища, неизменно упирается любая здешняя тропа. Империя Сабри делала свои первые шаги, хотя уже сейчас было ясно, что ее хозяин далеко пойдет. В одном из сараев с утра до вечера, вверенная заботам двух весьма недурных собой и весьма небрежно одетых молодых турок в зеленых головных повязках, стенала и скрежетала циркулярная пила; рядом — периодически — неторопливо и со вкусом испражнялась машина по производству цементных блоков, и звук был просто чарующий.
За всей этой многообразной деятельностью Сабри мог надзирать прямо из магазина, из полумрака, где он и просиживал большую часть дня за чашечкой турецкого кофе, недвижимый, ко всему безразличный, но неизменно бдительный. Его стол стоял в самой дальней части помещения, у стены, и, чтобы до него добраться, нужно было сперва пересечь terrain vague
[26]
, настолько плотно заставленной креслами, школьными партами, детскими колясками, газовыми плитами, обогревателями и прочими разнообразными обломками цивилизации, что больше всего это было похоже на первый этаж «Мейплз».
Самому Сабри, крепкому мужчине с точеным лицом, было, наверное, лет сорок. Вид у него был добродушный и сонный: редкостной красоты улыбка, ослепительные зубы, внимательные карие глаза, — нечто похожее встречаешь иногда на рекламных плакатах турецких туристических фирм. Но воистину турецкой была в нем главным образом та леность плоти, та роскошная безмятежность, с которой он воспринимал окружающий мир. Ни один грек не в состоянии сидеть спокойно, чтобы при этом не суетиться, не притопывать ногой, не постукивать карандашом, не подергивать коленом или не цокать языком. Турок не сидит, он восседает — этакая монолитная глыба — молчаливый и замкнутый в себе, как рептилия. Такой вид бывает у хамелеона, который сидит час за часом на ветке, ни разу не моргнув, и созерцает бытие, который, судя по всему, живет в состоянии мудрой отрешенности, означенном арабским словом kayf Мне доводилось видеть, как Сабри грузит бревна, как он кричит на крестьян, я даже видел Сабри, бегущего по улице; но ни разу не возникало ощущения, что он потратил хотя бы каплю энергии. Его слова, его поступки были ровными и гладкими, как сама неизбежность; они стекали с него, как мед стекает с ложки.
В то утро, когда я впервые ступил под сумеречные своды его магазина, штаб-квартиры растущей империи, он с отсутствующим видом сидел за столом и чинил неисправную зажигалку. Тон его приветствия был вежливым, хотя и чувствовалось, что он сейчас занят и ему не до меня; однако когда я подошел поближе, он отвлекся на долю секунды для того, чтобы щелкнуть пальцами, и тут же откуда-то из окружавшей его полутьмы материализовался стул. Я сел. Он отложил зажигалку и сидел теперь передо мной молча и не моргая.
— Мистер Сабри, — сказал я, — мне нужна ваша помощь. Я навел в Кирении справки, и от всех я слышал одно и то же — что из всех здешних деловых людей в последнюю очередь имеет смысл связываться именно с вами. То есть, проще говоря, что во всей округе вы самый отпетый мошенник.
Мои слова не столько обидели его, сколько заинтересовали. Взгляд его, цепкий и острый, едва заметно блеснул, и он слегка наклонил голову, чтобы повнимательнее меня рассмотреть. Я решил, что можно продолжать.
— Я в Леванте не первый день и знаю, что может означать репутация мошенника. Она может означать только одно: человек, о котором так говорят, просто умнее прочих.
Здесь было никак не обойтись без рук — ибо ум на местном языке жестов обозначается следующим образом: нужно медленно и важно поднести указательный палец к виску и осторожно постучать по нему, как ложечкой по скорлупе яйца за завтраком. (Кстати, осторожность в данной ситуации действительно не повредит, потому что, стоит вам слегка покрутить пальцем, как будто вы заворачиваете винт, и смысл станет совершенно другим: это означает, что у человека «винтиков не хватает», или что у него «сорвало резьбу».) Я осторожно постучал себя по черепу.
