Если я нарушу эту клятву, то пусть меня, как предателя, постигнет заслуженная кара, а имя мое будет навечно покрыто позором.
Подпись
ЭОКА
— Кроме того, — продолжал Рен, — они успели наделать чертову уйму бомб, — мы сейчас находим эту дрянь по всему острову. По большей части они самодельные; судя по всему, деревенские кузницы в последнее время работали до ночи. Так что ваша теория относительно безобидных старых деревенских олухов с соломой в волосах, которые поднимают тосты за здоровье королевы, разваливается на глазах. Понимаете ли, такое за два дня не подготовишь.
Он, конечно, был прав, и дальнейшие события послужили тому подтверждением. Каждая ночь теперь сотрясалась и грохотала от взрывов гранат, и постепенно стало ясно, что, хотя действовали, конечно, любители (поначалу дело в основном ограничивалось выбитыми стеклами), за всем этим стоял единый продуманный план. Оказавшись в непрочном центре паутины, мы всякий раз задерживали дыхание и благодарили небеса за то, что эти комариные укусы до сих пор не нанесли серьезного вреда. Они, однако, весьма успешно достигли другой цели — подорвать общественную мораль. Кроме того, наряду с сотнями по-детски беспомощных попыток что-нибудь взорвать, то здесь, то там происходили настоящие теракты, явно свидетельствовавшие о проблеме куда более страшной: в них чувствовалась рука профессионала. Начали приходить сведения о том, что киприоты обучаются вести партизанскую войну за пределами острова, в Греции. Начали циркулировать слухи о "фазовых" операциях, которые в первую очередь будут направлены против полиции; тут рассказчик шепотом, еле слышно, добавлял: "как в Палестине".
К ночным тревогам и взрывам добавились непрерывные демонстрации и беспорядки, организованные школьниками, с ними теперь церемонились гораздо меньше, но всем было ясно, что полиция не сможет долго работать в круглосуточном режиме, гоняясь по ночам за бомбистами, а днем — за хулиганами. Само поле боя помогало экстремистам изматывать противника, поскольку в лабиринтах старого города можно было спрятать целую армию бомбометателей — даже по оценкам военных для того, чтобы как следует прочесать этот район в рамках одной операции, потребовалось бы никак не меньше бригады. Когда же трущобы прочесывали по квадратам, участок за участком, злоумышленники за считанные минуты могли пробраться от Фамагустских ворот к Турецкому кона-ку и уйти восвояси.
Население же, и в обычные-то времена достаточно запуганное, а при нынешних обстоятельствах откровенно сочувствующее организаторам беспорядков, ослепло и оглохло, препятствуя своим молчанием сколько-нибудь эффективной работе по восстановлению правопорядка— что в конечном счете могло привести только к еще более жестким мерам со стороны властей, от которых прежде всего приходилось страдать самому же населению. С точки зрения властей, нежелание помочь правосудию было, пожалуй, наиболее опасным фактором; Рен считал положительно невозможным выдвигать обвинения против кого бы то ни было, если его не застали inflagrante delicto
[83]
. К тому же, террористы становились все моложе и моложе, и это не могло не вызывать у нас тревоги. Вдобавок ко всему, было очевидным моральное давление со стороны афинского радио, выражавшего восторг всякий раз, как происходило что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее открытое вооруженное восстание; эту позицию неизменно поддерживали местные священники, от чьих публичных выступлений в последнее время буквально кровь застывала в жилах. Правоохранительной системе пришлось столкнуться с целым набором новых и весьма неоднозначных с юридической точки зрения формулировок. Нужно было принимать карательные меры; но в каком свете представит все это мировая пресса, и без того уже достаточно критично настроенная по отношению к нашим способам решать проблемы?
Ну, и полиция, конечно — куда же от нее денешься; спокойные и взвешенные оценки Рена были изложены на бумаге и отправлены в вышестоящие инстанции; но как, спрашивается, можно было "провести их в жизнь" — даже при всем нашем желании? А если ситуация ухудшится, не выйдет ли так, что и этих мер, которые на данный момент представляются ему необходимыми, окажется уже недостаточно?
Ночи теперь тянулись мучительно долго, время от времени слышалось зловещее эхо взрывающихся гранат и рычание полицейских грузовиков: люди Рена мчались на место происшествия в тщетной надежде схватить виновников. К обычным самодельным гранатам и коктейлям Молотова теперь добавились новая напасть: бомбы замедленного действия — чудовищное изобретение, оказывающее колоссальное воздействие на моральное состояние мирных граждан. Уж эти-то машинки точно не были самодельными.
"За свободу всегда приходится платить кровью", — надрывалось афинское радио. Но только чьей кровью? Бомба, заложенная в почтовый ящику входа в центральное отделение полиции в Никосии, взорвалась в тот момент, когда на улице было еще полным-полно людей, пришедших на рынок за покупками, и убила на месте оказавшегося рядом грека; на тротуаре, среди обломков, остались лежать тринадцать раненых турок и армян. После того как лидер Турецкой национальной партии предупредил греков о недопустимости нарушений закона в турецком квартале, над островом нависла угроза межобщинного противостояния. Бары, частные дома, рестораны, кладбища, — ошеломляющий список объектов, подвергшихся бессмысленным атакам, рос на глазах. Военные стали высылать по ночам дополнительные патрули в помощь Рену; на главных улицах появились блокпосты, начались обыски. Терпеливые и неразговорчивые солдаты начали останавливать на дорогах грузовики и легковые автомобили — искали оружие…
Эхо городских беспорядков докатилось и до привычно сонной сельской местности: деревни тоже начали просыпаться, и то, что там происходило, свидетельствовало о вполне решительном настрое жителей. Тут действовали люди, значительно лучше информированные и подготовленные, чем городские подростки. Вскоре стало ясно, что мы имеем дело с двумя врагами: с огромной аморфной массой школьников, в чьи задачи входило бросать бомбы, расклеивать листовки и организовывать общественные беспорядки, и с отрядами горных разбойников, которые нападали на полицейские заставы, устраивали засады и выводили из строя дороги и телеграфные линии — нервную систему административного аппарата. Рен сухо классифицировал их так: "Младшая и Старшая Лиги". Позже к этим двум добавилась третья, последняя категория — "Убийцы". Этих на острове было не более двадцати-тридцати человек, если судить по результатам баллистических экспертиз, которые говорили о том, что из одного и того же оружия совершали не менее десятка уличных убийств. Впрочем, пока все это только смутно виделось где-то вдалеке, скрытое обманчивой маской великолепной весны, окутанной покровами полевых цветов и долгими часами полного покоя: кто угодно мог поверить в то, что кошмар остался позади — за исключением сатрапов. После очередного взрыва рынки примерно полдня стояли пустыми; затем понемногу начинали опять собираться люди, втягивая ноздрями воздух — как животные, ловящие в ветерке тревожный запах; удостоверившись в том, что непосредственной угрозы нет, они опять принимались за сотни тривиальных обыденных дел, которые автоматизм повседневности делает такими понятными и приятными — ведь в них отсутствует элемент риска. И вот они открывали ставни, расставляли стулья, вытирали пыль, так и этак перекраивая привычные жизненные схемы, или же просто вздыхали, склоняя хитрые лисьи физиономии над любимым и привычным турецким кофе, который сам собой прибывал из ниоткуда в маленьких чашечках, что позвякивали и покачивались на подносах официантов. И в эти же самые дневные часы русые и светловолосые солдаты ходили по городу, перебрасывались шутками со знакомыми горожанами — а их жены катили перед собой по рынку коляски с розовыми младенцами, и со всех сторон на них сыпались пожелания счастья и улыбки. Все это вызывало ощущение нереальности. Вот так иногда видишь, как кролики, бросившись врассыпную при звуке выстрела, через полчаса возвращаются, робко и настороженно, на ту же самую лужайку — даже не подозревая, что охотник все еще здесь и подстерегает их. У гражданских короткая память. Каждое новое событие является им на свежей волне времени, нетронутое, впервые увидевшее свет солнца, со всем букетом чувств, вызываемых новизной, — от радостного удивления до испуга. И только в унылых конторах, где круглосуточно горят электрические лампочки, сидят истинные искатели, они упрямо выстраивают события по порядку, чтобы выявить в них закономерность, чтобы соотнести прошлое и настоящее, и чтобы в конечном счете получить возможность, пусть ненадолго и недалеко, заглянуть в густые сумерки будущего.
