Он ни в коем случае не мог сдать постороннему свои позиции у кассы в кафетерии, однако это было неразумно — с точки зрения торговой политики — держать за кассовым аппаратом такого неприветливого старика целыми днями да еще в таком квартале, где обретается полным-полно студентов; и более того, даже завсегдатаи перестали захаживать к нему, если видели, с каким прилежанием он подсчитывает по вечерам дневную выручку еще в течение часа после закрытия своей закусочной.
Привередливость и скаредность были обратной стороной религиозного благочестия Фукудзиро. Если внутренние раздвижные двери были чуточку сдвинуты влево или если ручки на дверях, которым положено быть справа или слева, оставались посередине, он немедля подходил и ставил их как надобно. Из деревни приехал дядя Фукудзиро, на ужин он попросил тэндон — чашку риса с жареной рыбой. Минору был ошеломлен, когда увидел, что его приемный отец стребовал со своего дядюшки плату за съеденное блюдо.
Нечего и сравнивать Фукудзиро, этого почти сорокалетнего мужчину, с юношей Юити с его прекрасным телом. И не только. Минору почитал Юити как одного из отважных героев из многочисленных кинобоевиков и авантюрных повестей. Все то, что хотел иметь в себе Минору, воплощалось в Юити. Если Сюнсукэ использовал Юити в качестве литературного сырья для романа, о котором мечтал, то Минору творил свои мечты о Юити, черпая образы из бесчисленных старинных сказаний.
Юити — грезилось мальчику — резко оборачивался, принимал оборонительную позу против опасного молодого хулигана, изготовившегося к атаке. Минору воображал себя его товарищем, представлял, что он сопровождает его повсюду подобно многочисленным героям; и всей душой уверовал в мужество своего вожака, стал его преданным слугой, знающим, что если ему случится погибнуть, то он погибнет вместе со своим предводителем. Вот поэтому это была не любовь, которую он часто заявлял как сексуальную верность; это было проявление радости воображаемого отречения и самопожертвования. Однажды во сне он увидел себя и Юити на поле сражения. Юити предстал в образе красивого молодого офицера; Минору был его прекрасным ординарцем. В один и тот же миг их пронзили пули из винтовки, в объятиях друг друга они упали с поцелуем уста в уста. В другую ночь приснилось, будто Юити был моряком, а Минору — юнгой. Где-то в тропиках они вдвоем высадились на остров, и, пока они рыскали там, гнусный капитан отдал приказ поднять паруса. Там, на острове, на них двоих, отверженных, напали дикари. Они защищались от бесчисленных отравленных стрел, выпущенных из кустов, огромными морскими раковинами как щитами.
Вот так одна ночь, которую они провели вдвоем, стала мифической. Вокруг них кружила ночь огромного враждебного города. Подонки, и заклятые враги, и дикие племена, и душегубы желали им несчастной судьбы. В его темные окна таращились враждебные глаза, снаружи слышались возгласы, приветствовавшие их погибель. Минору сокрушался, что приходится засыпать без пистолета под подушкой. Что бы он делал, кабы в гардеробе спрятались мерзавцы, а ночью в щель приоткрытой дверцы они стали бы целиться из револьвера в их объятые сном тела? Юити спал безмятежно, не тревожась его фантазиями. Это внушало мальчику чувство, что мужеством своим Юити превосходит всякого мужчину.
Этот непостижимый страх, от которого Минору стремился избавиться, вдруг преобразовался в сладостный и мифический страх и отныне вызывал в нем только чувство радости и желание жить под его влиянием. Когда он наталкивался в газете на статейку о контрабанде опиума и тайных сообществах, то с жадностью вчитывался в нее и воображал, что сами они вовлечены в эти преступные события.
Юити тоже слегка заразился наклонностями этого мальчика. Стойкие антиобщественные побуждения, которых Юити побаивался и в прежнее время, и поныне, для этого мечтательного мальчика, напротив, поощряли фантазии и возбуждали влечение к героической враждебности, романтическому риску, плебейским нападкам на справедливость и благородство. Это было всего лишь предубеждением черни, неуступчивым и беспричинным, и все же, когда Юити воочию лицезрел эту неприязнь, сердце его утешалось. Однако он догадался, что источником этого воодушевления у мальчика является не кто иной, как он сам, Юити, и тогда поразился силе своего влияния.
Минору частенько говаривал:
— Они, эти типы, — (только этим словом мальчик называл «общество»), — следят за нами, разве не так? Нужно быть настороже! Эти типы хотят, чтобы мы погибли!
— Что ты мелешь? Кому мы нужны? Ну, сунут они разок свой нос в наши дела и пойдут дальше, — разубеждал его реалистично мыслящий покровитель, старше всего лишь на пяток лет.
Его доводы, однако, не казались Минору убедительными.
— Тьфу, женщины! — сплюнул Минору в сторону проходящей мимо них группы студенток. И так, чтобы они слышали его, стал осыпать бранью их сексуальность, о которой знал только понаслышке: — Женщины, да что они такое! Да у них между ляжек грязный карман запихан! Чтобы скапливать в этом кармане всякое барахло!
Юити, скрывавший наличие своей жены, посмеивался над его нападками.
На ночные прогулки, совершаемые раньше в одиночестве, Минору отправлялся теперь вместе с Юити. Всюду, за каждым темным углом, ему мерещились притаившиеся убийцы. Они бесшумно подкрадывались к ним сзади. Минору сбивал со следа, одурачивал, придумывал невинную месть незримым преследователям. Это стало его любимым развлечением.
— Ютян, глянь!
Минору затеял мелкое баловство, чреватое неминуемой погоней за ними. Он вынул изо рта кусочек жевательной резинки, приклеил к дверной ручке шикарного иностранного автомобиля, припаркованного на обочине дороги. И, сделав вид, будто он здесь ни при чем, стал поторапливать Юити.
Однажды вечером Юити и Минору пошли выпить пива на крыше билдинга с горячими купальнями на Гиндзе. Опустошив бокал, мальчик хладнокровно попросил второй. Вечерний бриз на крыше был довольно прохладен; их рубашки, прилипавшие к спине из-за испарины, внезапно раздулись на ветру, словно накидки средневекового воина-всадника. Красные, желтые и цвета морской волны фонарики раскачивались над темной танцплощадкой, где кружились под гитарную музыку попеременно две или три пары мужчин и женщин. Минору и Юити не стали присоединяться к вальсирующим, хотя им очень хотелось потанцевать. Это местечко не располагало к танцам двоих мужчин. Они наблюдали за теми, кто получал от этого наслаждение; затем в порыве чувств поднялись со своих мест и прислонились к перилам в укромном уголке на крыше. Уличные огни летней ночи простирались до окраин. В южной части города, посреди жилых кварталов покоилась глубокая темень. «Что бы это было там?» Они решили, что это должна быть парковая роща в окрестностях дворца Хама. Все время, пока они праздно смотрели в сторону той рощи, рука Юити возлежала на плечах Минору. Посреди рощи взметнулось зарево. Из огромного зеленого шара с грохотом взорвался огненный фонтан фейерверка, затем он стал желтым, потом раскрылся наподобие сиреневого зонтика, а уж после разлетелся врассыпную и погас, и все разом стихло.
— Миленько! Разве нет? Вот такой… — Минору вспомнил пассаж из детективного романа, который читал, и перефразировал: — Вот бы собрать всех людишек и сделать из них фейерверк! Всех этих типов, кто причинял нам вред, отправить бы на фейерверк, чтобы убить их всех до одного! Как хорошо, если бы во всем свете остались только мы двое — Ютян и я!
