Сюнсукэ с благодарностью принял этот подарок из ушедшей эпохи. Он представил, как потом она по-матерински скажет Юити: «Когда даришь подобные вещи, ты можешь смотреть на людей с открытой душой».
Он посмотрел на палец. Капелька крови застыла на нем, словно драгоценность. Кровь в его организме уже давно стала такого цвета. Он удивился проделкам судьбы, которая позволила старому человеку с больными почками нанести Сюнсукэ такую нечаянную телесную рану только потому, что он — женщина.
Глава седьмая
ВЫХОД НА ПОДМОСТКИ
В этом баре никто не выяснял, где живет и кто такой Юити Минами. Все звали его просто — Ютян. Это было место, куда он пришел, чтобы повидаться с Эйтяном — тем самым пареньком, который неумело, по-детски нацарапал для него план расположения бара.
Типичный чайный магазинчик под вывеской «Рудон» открылся после войны на углу квартала Юраку. Позднее он превратился в мужской клуб по интересам. Сюда заявлялись компаниями ничего не знавшие о специфике этого заведения простые посетители, выпивали кофе и отбывали в прежнем неведении.
Владельцем этой кофейни был евроазиат во втором поколении, невысокий стройный мужчина сорока лет. Все звали этого предприимчивого бизнесмена — Руди. Юити стал называть его так по примеру Эйтяна только с третьего своего посещения.
Руди проживал в районе Гиндза уже лет двадцать. До войны он держал заведение в Западной Гиндзе под названием «Блюз». У него работали девушки и пара-тройка смазливых мальчиков. И с некоторых пор к Руди стали наведываться гомосексуалисты.
Эти мужчины, наделенные животным инстинктом распознавать себе подобных по нюху, не пропускали, как муравьи сладкое, ни одного заведения, где хоть сколько-нибудь заваривалась такая атмосфера.
С трудом верится, что до войны Руди не был осведомлен о тайном существовании этого сообщества. У него были жена и дети, однако свое пристрастие к другим объектам он воспринимал всего лишь как болезненное отклонение. В ресторан он пристраивал красивых мальчиков, отобранных по своему вкусу. Когда сразу после войны Руди открыл в квартале Юраку свое заведение, он организовывал дело таким образом, чтобы там всегда можно было лицезреть пять-шесть официантов. Местечко стало популярным среди маргинального сообщества и в конце концов превратилось в подобие клуба для мужчин. Он понял, какую репутацию обрело его заведение, и принялся совершенствовать свою торговую политику. Предвидя, что однажды пришедшие отогреть свое одиночество люди уже никогда не смогут добровольно расстаться с его баром, Руди разделял своих клиентов на две группы: молодых, очаровательных, обладающих магнетической силой — их появление у него могло принести заведению процветание; и богатых гостей, которые щедро спускали шальные деньги в его кассу. Руди подсаживал клиентов из молодежной категории к состоятельным гостям, однако, когда один из его постоянных мальчиков, приглашенный в апартаменты, сбежал от клиента прямо у дверей гостиницы, Юити услышал спустя пару дней, как хозяин осыпал его руганью: «Ты позоришь мое имя! Тьфу! Никогда в жизни не сведу тебя с хорошим господином, и не проси даже!»
По утрам Руди занимался своим макияжем, уходило на это часа два. За ним тоже водились странные невинные привычки, которые общество не осуждает, но и не приветствует: «Я смущаюсь, когда мужчины смотрят на меня». И всех, кто смотрел на него, он без обиняков принимал за гомосексуалистов. Даже младшие школьники, завидев его на улице, с изумлением оборачивались ему вслед. Этот сорокалетний мужчина носил костюм, как у цирковых артистов, а также усы а-ля Рональд Колман, которые всегда подкручивал — то вверх, то вниз, то потолще, то потоньше, — согласно своему настроению.
Публика собиралась здесь, как правило, после заката. Из музыкального автомата в глубине бара всегда звучали танцевальные мелодии. Это делалось из осторожности, чтобы тайные частные разговоры не были слышны другим посетителям. Руди всегда занимал позицию на стуле в глубине зала, но, когда обслуживался дорогой шикарный клиент, он выныривал из своего угла, чтобы взглянуть на счет. И затем объявлял подобострастным голосом: «Ваш счет, пожалуйста!» От такого изысканного обхождения клиент порой раскошеливался и переплачивал в два раза.
Когда в дверях появлялся гость, все присутствующие тотчас смотрели на него. Их глаза лучились, и вошедший буквально купался в сиянии. Разве кто-то мог гарантировать, что из-за этой стеклянной двери не появится внезапно воплощение идеала, который каждый ищет столько времени? В большинстве случаев их ждало разочарование, и взгляды затухали. Оценка этими экспертами выносилась в одно мгновение. Когда входил молодой человек, ничего не знающий о заведении, его могли ошеломить разговоры за каждым столиком о его личности, услышанные им порой из-за того, что музыка играла недостаточно громко. «Что за типчик? Ни то ни се». — «А, тот, что ли? Он везде вращается». — «Носик махонький! Кажись, инструмент у него такой же маленький». — «Нижняя губа оттопыривается, не люблю такие целовать». — «А галстук ничего, модненький». — «Хотя сексапильность его на нуле».
Каждый вечер этот партер был обращен к подмосткам пустынных ночных тротуаров, будто на них непременно должно произойти чудесное явление. В этом было что-то почти сакральное. В мужском клубе, пронизанном табачным дымом, атмосфера набожности и ожидания чудесного казалась намного проще, интимней, чем в какой-нибудь закоснелой церкви сегодняшнего дня. За стеклянными дверями простирался их воображаемый мир — огромный задуманный и основанный по их правилам город. И подобно тем многим дорогам, которые стекались в Рим, бесчисленные невидимые улицы и улочки мегаполиса вели от каждого из красивых юношей, рассеянных, как звезды в ночном небе, в эти клубы типа «Рудон».
Согласно Эллису
[15]
, женщин ослепляет мужская сила, но у них нет четких понятий о мужской красоте. Скорее всего, их глаза не настроены, чтобы увидеть эту красоту, они почти слепы; а то, что они отличают своим женским критическим чутьем, это не сильно разнится с обычной мужественностью. Тонким чувственным восприятием мужской красоты наделены по преимуществу гомосексуалисты. Чтобы утвердился идеал мужской красоты, эстетике нужно было дождаться появления Винкельмана
[16]
, тоже гомосексуалиста, описавшего в своих книгах древнегреческую мужскую красоту, воплощенную в первую очередь в скульптуре. Когда обычный юнец впервые сталкивается с пылким мужелюбным восхвалением (женщина не способна одарить мужчину таким чувственным комплиментом), он преображается в дремлющего Нарцисса. В этих разговорах о его красоте, которая становится объектом похвалы, он воображает свой эстетический идеал, основанный на мужской красоте вообще, и таким образом в нем зарождается гомосексуальная чувственность. Есть и другие мужчины, которые лелеют этот идеал с раннего детства, ибо они таковы по природе. Их идеал — не разделенный телесно и умственно подлинный ангел — сродни религиозной чувственности восточной теологии, прошедшей, если так можно выразиться, через александрийское очищение.
