— Который час? — спросила она.
Юити сравнил время на обоих часах.
— Без десяти десять. На твоих — без четверти десять, — сказал он и вернул ей часы.
Им пришлось бы ждать более двух часов до начала шоу.
— Давай сходим еще куда-нибудь?
— Ну давай! — согласилась она и снова взглянула на часы.
Муж ее играл в маджонг
[80]
и возвращался домой к двенадцати ночи. Желательно, чтобы она вернулась к этому времени.
Кёко встала. Легкое покачивание выдавало в ней опьянение. Юити взял ее за руку. Кёко показалось, что ноги ее ступают по зыбучим пескам.
В автомобиле Кёко стало распирать от великодушия, и она близко-близко склонила свои губы к губам Юити. Он ответил ей с радостной брутальной страстностью. Разноцветные неоновые огни высокого рекламного щита — красные, зеленые, желтые — проникали через окно, скользили по ее лицу, которое он убаюкивал в своих руках, и стекали по уголкам ее глаз; в этом стремительном течении сохранялась неподвижность; юноша понял, что это были слезы; почти в то же самое время Кёко почувствовала холодок на своих висках, и тогда она тоже поняла, что у нее текут слезы. Юити прикоснулся губами к женским слезам и осушил их.
В неосвещенном салоне автомобиля матовой белизной блеснули зубы Кёко; почти неслышным голоском она несколько раз позвала Юити; при этом глаза ее закрылись. В страстном предвкушении повторного брутального напора ее пылающие губы едва-едва шевельнулись; и предчувствие ее вдруг стало ощутимым — губы ее заполнили его губы. Однако второй поцелуй, как заведомо ожидаемый, оказался уже спокойным. Это было не совсем то, что предчувствовала Кёко. Это позволило ей перевести дух и вернуть себе самообладание. Она села и мягко отстранила от себя руки Юити.
Кёко сползла на краешек сиденья и, откинув голову, посмотрелась в зеркало, подняв его повыше. Глаза ее были красноватыми и влажными; волосы немного спутались.
Приводя себя в порядок, она сказала:
— Не остановись я вовремя, не знаю, как далеко мы бы зашли. Вот на этом и закончим, хорошо?
Кёко украдкой взглянула на тяжелый затылок водителя — ему было далеко за тридцать. Этой женщине с тривиальным добродетельным сердцем представилось, будто все общество повернулось к ней спиной в этом поношенном синем костюме шофера.
В ночном клубе в Цукидзи, владельцем которого был иностранец, она повторила свою привычную фразу:
— Мне нужно скоро возвращаться домой…
Этот клуб, в отличие от предыдущего заведения в китайском стиле, был полностью выстроен по современному американскому образцу. Кёко, не отказываясь от предложения, выпивала много.
Она без конца о чем-то думала, ее мысли перескакивали с одного предмета на другой и терялись. Когда ей становилось весело, она пускалась в пляс. Ей казалось, будто на ее ногах были не туфли, а роликовые коньки. В объятиях Юити она задыхалась. Ее учащенный пульс отзывался в груди Юити.
Она посмотрела на танцующие супружеские пары американцев и солдат. Затем отвела от них взгляд и посмотрела в лицо Юити. Она пыталась понять, не пьяна ли она? Кёко подумала, что если она трезва, то могла бы пойти домой в Акасаку пешком.
Они вернулись на свои места. Ей было очень-очень спокойно. Вдруг ею завладели подозрительные страхи. Она недовольно посмотрела на Юити, когда тот не настолько крепко, как хотелось бы, прижал ее к своей груди. Глядя на него, она почувствовала, как все ее нутро всколыхнула необузданная, темная радость.
Ее сердце знало, что вовсе не любит этого молодого красавца. В то же время Кёко поняла, что никогда прежде не ощущала такой покорности перед мужчиной, такой готовности к капитуляции. Отважная барабанная дробь этой европейской музыки повергала ее в радостное, почти обморочное изнеможение.
Это чувство безропотности — оно было сродни инстинкту — приблизило ее сердце к тому, что можно назвать универсальностью. Это чувство, будто вечернее зарево над вересковой пустошью с ее длинными тенями от густого подлеска, холмов и долин, окунавшихся каждый в свою тень; это чувство, словно окутывающее сумерками и упоением, — это чувство всецело преображало Кёко. Она физически чувствовала, будто ее заливало тенью, как приливом, когда она смотрела, как покачивается в призрачном освещении мужественная юношеская голова. Что-то переполняло ее изнутри и выплескивалось наружу. Кёко дрожала, будучи на пределе опьянения.
Она была уверена, что сегодня ночью будет спать на груди своего мужа.
Сердце ее ликовало: «Вот она жизнь! Настоящая жизнь! Какой восторг! Какое освобождение! Какая опасная мечта о приключении! Вот оно, воплощение мечтаний! Сегодня вечером вкус поцелуя моего мужа напомнит мне о губах этого юноши. Какая безопасная изысканная измена! Вот это наслаждение! И при всем том я могу остановиться вовремя. Это уж точно. Ну а что касается большего, то лучше бы и не…»
Кёко подозвала официанта в красной униформе с золотистыми пуговицами и спросила, когда начинается шоу. Он ответил, что в полночь.
— Думаю, что мы не сможем посмотреть шоу. Мне нужно будет уйти в полдвенадцатого. У нас еще сорок минут в запасе.
По ее просьбе Юити снова станцевал с ней. Музыка прекратилась, и они вернулись за свой столик. Лидер американского джаз-банда схватил микрофон огромными пальцами с золотистыми волосками, на одном из которых поблескивало кольцо с бериллом, и представился по-английски. Иностранцы засмеялись и зааплодировали.
Музыканты взорвались стремительной румбой. Свет погас. Двери гримерной осветились. В полуоткрытые двери по-кошачьи выскользнули танцоры румбы — мужчина и женщина.
Их шелковые костюмы развевались в многочисленных складках. На них блестели тонюсенькие металлические чешуйки — золотым, зеленым, оранжевым. Бедра мужчины и женщины, обтянутые шелком, извивались, как ящерицы в траве. Они прижимались друг к другу, затем размыкались.
Кёко опиралась локтями на столик, придерживая пульсирующие виски пальцами с накрашенными ногтями так, что казалось, будто они проникли вглубь ее головы, и наблюдала за танцорами. Боль, причиняемая ее ногтями, была так же приятна, как листья мяты.
Вдруг она взглянула на часы.
— Нам пора собираться… — Она задумалась и поднесла часы к ушам. — В чем дело? Шоу началось на час раньше или…
Она стала заметно паниковать. Кёко склонилась над запястьем левой руки Юити, покоящейся на столе.
— Как странно! То же самое время…
Кёко снова стала смотреть на танцоров. Она наблюдала за мужчиной — он ухмылялся с приоткрытым ртом — и пыталась на чем-то сосредоточиться. Грохот музыки, топот ног сбивали ее мысли. Кёко поднялась, не зная, зачем это делает. Ее покачивало. Прошла вперед, держась за столики. Юити тоже поднялся и пошел следом. Она спросила у ближайшего официанта:
