Когда она воображала эти махонькие сияющие лодыжки, испещренные чистыми тоненькими морщинками, толкающие по ночам и пихающие мрак, она чувствовала, что ее собственное существование стало прежде всего теплой, окровавленно-грязной питательной средой самой этой тьмы. Чувство, которое пожирало ее, чувство, которое глубоко оскверняло ее изнутри; болезненное чувство, смертельное чувство — и более того, чувство, которым она была больше всего восхищена, каким бы ни было желание аморальным и распутным, это чувство нарочито и заведомо извинялось. Ясуко улыбалась только ей свойственной улыбкой, будто бы сошедшей на ее уста откуда-то издалека. Иногда она смеялась прозрачным смехом; иногда совсем не смеялась. Ее улыбка была похожа на улыбку слепца, едва затронувшую его уста в тот момент, когда он напряженно вслушивается в отдаленное звучание, доступное его слуху.
Если ребенок не шевелился в утробе хотя бы раз за день, то она не находила себе места от невыносимого беспокойства. А что если он умер? Добросердечную свекровь чрезвычайно радовало, когда она обращалась к ней со своими девическими страхами и донимала ее подробными расспросами.
— Это похоже на правду, ведь Юити тоже из тех мальчиков, что не больно-то выказывают свои чувства, — утешала она невестку. — Это все из-за того, что он шастает по ресторанам. У ребенка в утробе все кувырком — и радость, и тревога.
— Вовсе не так! — уверенным голосом отвечала невестка. Для такого независимого духа не требовалось никаких утешений. — Больше всего я нервничаю из-за того, что я не знаю, кого ношу под сердцем, мальчика или девочку. Когда я решаю, что это будет мальчик, сразу представляю его похожим на Юити; и что мне делать, если родится девочка, похожая на меня?
— О господи! Я надеюсь, что родится девочка. С меня хватит мальчиков! Нет ничего сложнее, чем воспитание мальчиков.
Итак, эти две женщины поладили друг с другом. Когда у невестки были какие-либо дела и она, стесняясь своей бесформенности, затруднялась выйти из дому, то свекровь с радостью выполняла вместо нее эти поручения. Однако если эта старая женщина с больными почками, как она представлялась, уходила из дому в сопровождении служанки Киё, невестка нередко делала круглые глаза.
В один из таких дней Ясуко, оставленная присматривать за домом, вышла в сад, чтобы размяться. Она прогуливалась за домом вокруг цветочной клумбы размером около сотни цубо, за которой большей частью ухаживала Киё. В руках у нее были ножницы. Она собиралась срезать для гостиной несколько цветочков.
Сад окаймляли цветущие кусты азалии. Сезонные цветы — анютины глазки, душистый горошек, настурции, трава родгерсия, львиный зев — все эти романтические цветы уже зацвели. Она задумалась над тем, какие из них срезать. По правде сказать, она не очень-то разбиралась в цветах. Богатство выбора, доступность любого из них, кого ни пожелай, красота каждого, — какое это имело значение? Она сомневалась, щелкая ножницами. Лезвия немного заржавели и сопротивлялись ее пальцам с песчаным скрежетом.
Вдруг ее осенила мысль о том, что она постоянно думает о Юити, и ее охватило сомнение в своих материнских чувствах. Это милейшее создание, замкнутое внутри нее, откровенно и своекорыстно присвоенное, чье насилие не исключить из ее существования до поры до времени, — разве это не сам Юити? Ясуко тревожилась: а не впадет ли она в уныние, когда увидит новорожденного младенца, и поэтому желала, чтобы кабала ее беременности длилась годы и годы.
И рука ее самопроизвольно срезала стебелек родгерсии. В левой руке она держала цветочек на стебельке длиною в палец. «Зачем я срезала такой коротенький?» — мысленно вопрошала она.
«Чистое сердце! Какое чистое сердце!» Эти слова звучали пусто и нелепо. Ясуко вдруг увидела, насколько повзрослела она в своих собственных глазах. «Что ближе всего к чистоте, как не желание отомстить? Разве мне не доставляет удовольствия смотреть на мужа моим особенным чистым взглядом, а затем ожидать, когда его глаза потемнеют от чувства вины и смущения?» Она не ждала от мужа никаких наслаждений, поэтому скрывала чистоту своего сердца, — и это было проявлением ее «любви», как она сама предпочитала думать.
Плавный край стрижки, ласковые глаза, изящество прочерченной линии между носом и ртом почти наделяли ее благородством — за счет легкой анемичности кожи. Свободный покрой одежды, пошитой с классическими складками специально для того, чтобы скрывать полноту, отлично подходил к ее фигуре. Губы ее высушивал ветер, и она частенько смачивала их языком. Это придавало ее губам очаровательность.
Юити, возвращаясь домой из школы, ступил на дорожку за домом и был уже на подходе к садовой калитке. Когда калитка открывалась, над ней звонко бренчал колокольчик. Прежде чем зазвенел колокольчик, Юити придержал рукой ворота и проник в сад. Он остановился в тени вечнозеленых деревьев сииноки
[81]
и посмотрел на жену. Он смотрел на нее без озорства — чисто и невинно.
— Отсюда, сейчас, — пробормотал он в сердцах, — я могу любить ее на этом расстоянии по-настоящему. Это расстояние дает мне свободу. Когда я не могу ее достичь, когда я не могу смотреть на нее запросто — как прекрасна Ясуко! Эти складки на ее платье, ее волосы, ее взгляд — как все это чисто! Если б только я смог сохранить эту дистанцию!
В это мгновение, однако, Ясуко заметила в тени за стволом дерева коричневый кожаный портфель. Она позвала Юити по имени. Это был голос, похожий на крик утопающего человека. Он вышел из-за дерева, и она поспешила ему навстречу. Подол ее платья зацепился за бамбуковый низенький частокол вокруг цветочной клумбы. Она запнулась и растянулась на скользкой земле.
Юити зажмурился от невыразимого страха. Он бросился к жене и помог подняться. Платье ее измазалось глиной, и не более; на теле — ни царапинки.
Ясуко дышала тяжело.
— С тобой будет все в порядке, правда ведь? — испуганно выпалил Юити. Произнеся эти слова, Юити понял, что страх, который он почувствовал, когда Ясуко упала, имел отношение к определенным ожиданиям, и содрогнулся.
Ясуко побледнела. Пока Юити помогал ей подниматься, ее мысли занимал он, о ребенке она не вспомнила.
Юити уложил Ясуко в постель и позвонил доктору. Вскоре вернулась мать вместе со служанкой Киё, но вопреки ожиданию она не забеспокоилась, когда в доме увидела доктора. Она выслушала рассказ Юити и сказала, что во время беременности падала с лестницы раза три и ничего с ней не случилось.
— Ты и вправду не волнуешься? — не мог удержаться от вопроса Юити.
— Я считаю, что твое беспокойство совершенно естественно, — с улыбкой сказала мать.
Юити пошатнулся, будто мать угадала его страшное желание.
— Тело у женщины, — сказала мать лекторским тоном, — при всей ее кажущейся хрупкости поразительно крепкое. Когда она падает, ребенок в ее утробе чувствует, будто соскальзывает вниз, и, вероятно, радуется этому. Мужчина же, напротив, хрупок. Никто не мог предположить, что твой отец так быстро сдаст.
