– А?
Сьюзан рассмеялась, высунувшись в окно:
– Ты меня не слушаешь, верно, глыба? Глыба?
Тони не успел стряхнуть пепел в окно, и искра попала ему на ногу.
– Дерьмо, – пробормотал он, раздраженно стряхивая грязь, а затем вышвырнув то, что осталось от сигареты, на дорогу. – Черт, я слушаю. Я просто пропустил вопрос, потому что загляделся на уродскую нефтяную перегонку вон там. – Он показал на побережье. Сьюзан всмотрелась в темноту и увидела похожее на фабрику сооружение, два здания рядом, увенчанные цилиндрическими башнями.
– Похоже на сиськи, – произнесла Сьюзан, затем увидела знак на склоне. – Смотри-ка! Да это же атомная электростанция Сан-Онофре. Я ее называю «Атомные Соски У Моря». Это, должно быть, груди Матери-Земли – ее изобильные груди, наполненные смертоносным, раскаленным молоком, которым она вскармливает порочную нацию.
Поскольку возразить ему было нечего. Тони серьезно кивнул, прикурил очередную сигарету от зажигалки «Зиппо» и с щелчком закрыл ее.
– Бля, это и в самом деле похоже на сиськи. – Он глубоко затянулся и снова принялся тискать ногу Сьюзан, высказав все свои соображения на данный момент.
– Так о чем я говорила? – спохватилась она. – Ах да, об отцах. У Хани прекрасный отец, но голубой, а у меня натурал и совсем никудышный. Я тебе рассказывала, как позвонила ему, когда была под кислотой? Да когда бы я могла тебе рассказать? В прошлом году, когда мы не были знакомы, или в позапрошлом? Ну, тем не менее сперва я позвонила отчиму, с которым не разговаривала эдак четыре тысячи лет – никогда не догадаешься, почему – главным образом потому, что он украл деньги у моей матери и трахал шлюх, уверяя нас, что это маникюрши, их приводил в дом его парикмахер. Разумеется, они были маникюршами, если кутикула – это еще одно название для члена. Мой брат Тимоти пытался заснять моего отчима Сиднея в действии, установив камеру под юбкой у куклы в его комнате – будем надеяться, не для того, чтобы тоже сделать маникюр. Но речь не о Сиднее, я упомянула отчима только потому, что ему я позвонила первому. Я была под кислотой и сказала, что сожалею, что не разговаривала с ним, потому что мне-то он на самом деле не сделал ничего плохого. Это правда, между прочим, но, возможно, лишь потому, что он был слишком занят моей матерью. Но я даже рада, что позвонила ему, ведь вскоре после этого он умер, совершенно нелепо, какой-то парень ударил его по руке, образовался тромб и попал в сердце или что-то вроде того. Ну так вот, затем я позвонила отцу, кажется, у меня случился приступ «позвони под кислотой всем своим папочкам» и бла-бла-бла. Должна сказать, это лишь одна из двенадцати сотен тысяч бессмыслиц, которые творишь под кислотой. «Ты должен приехать жить ко мне в Нью-Йорк». В то время я жила в маленькой квартирке в Нью-Йорке, мне было двадцать один или около того. И вот – бум! Шестнадцать часов спустя, когда я очнулась от двухминутного сна после ночи тысячи звонков тысячам отцов, заверещал дверной звонок и – voila! A вот и он. Истинный, единственный и неповторимый, явившийся-незапылившийся отец, в комплекте с чемоданом, но без бакенбард, воспылавший наконец-то родственными чувствами к своей давно и умышленно потерянной дочери, готовый переехать ко мне. Здесь я должна поведать о своей семье. Ты готов? – Не дожидаясь ответа и не переводя дыхания, Сьюзан продолжила: – Яблочко от яблони недалеко падает. Это главное. Яблочко от яблони недалеко падает, но моя подруга Люси сказала, что это звучит слишком странно. Она считает, что «яблочко от яблони далеко не трахается».
Сьюзан помолчала немного, глядя по сторонам, словно искала какую-то потерянную вещь, хотя не могла вспомнить, что же она потеряла.
– Солнце встает? Посмотри, там, над горой… небо светлеет. Мне всегда это казалось забавным – с одной стороны солнце, а с другой – луна. Некоторые говорят, что это символ плодородия. О, посмотри! Вон указатель, видишь? Сан-Диего, шестьдесят две мили. Это хорошо, потому что мне, кажется, нужно в туалет. Да и съесть бы чего-нибудь. Я не то чтобы голодна, просто… Ты когда-нибудь бывал в Эскондидо?
Тони затянулся сигаретой и помотал головой:
– Не-а.
– Я тоже. И сейчас мы там не побывали! Ты свидетель.
Сьюзан внезапно заметила другой указатель, промелькнувший за окном.
– Ой, гляди! Зоопарк! Я забыла о нем! И океанариум! У них там столько всякого дерьма, я совершенно о нем забыла! Папа однажды водил меня туда, уже взрослую, а может, я его водила. Да, так оно и было. Я взяла его с собой, когда возила Хани, мне хотелось, чтобы она поняла, что такое дедушка. Понимаешь, ну хоть какой-то, он уже постарел, и она должна была познакомиться с дедушкой, который у нее где-то есть, верно? Я хотела подарить ей инсталляцию для ее семейного музея. О, между прочим, вот почему я хотела ребенка от Лиланда. Я знала, что он будет хорошим отцом, а я не слишком-то уверена в своих способностях мамочки. Вот какая забавная штука, я знала, что Лиланд будет прекрасным отцом, но иногда это беспокоило меня. Понимаешь, это означало, что он сможет дать ей все то прекрасное и нормальное, что не смогу я. И у меня самой этого никогда не было, никакой отцовской заботы, воспитания. Не то что воспитания, вообще ничего. И подчас я почти… нет, не ревновала, ведь я хотела, чтобы у нее было все самое лучшее, даже если сама не смогу ей этого дать, но я задумывалась, почему же у меня этого не было? Это оказалось так здорово. Понимаешь? Теперь-то я знаю, что всегда считала, что была лишена чего-то, и, как оказалось, чего-то очень важного. Время от времени у меня появлялись телепапочки. Но и сейчас, когда вижу Лиланда с ней и эту радость, дерьмо! У меня никогда такого не было! Но я начинаю ненавидеть себя, когда понимаю, что делаю что-то из эгоизма и жалости к себе. Хлюп, хлюп, хлюп! Я! Я! Я! Ух, это так пошло. Тем не менее вот какая занятная штука, я всегда знала, что буду неправильным родителем, даже когда она была совсем маленькой. Даже ее няня иногда со мной так обращается, будто это она мать или жена Лиланда, а я сумасшедшая тетушка, которую терпят лишь потому, что ей осталось жить полгода. – Сьюзан ненадолго замолчала, нахмурившись. – Эх! Какая отвратительная мысль. Откуда она взялась? Больше ничего такого, умоляю! – вскричала она, словно заклиная внутреннего чревовещателя, несущего ответственность за львиную долю ее болтовни.
Небо становилось все ярче, чайки кричали, пролетая над поселками, которые покрывали холмы, как ячейки рыболовной сети.
Ветер, дувший ей в лицо через открытое окно, становился теплее, и Сьюзан улыбнулась восходящему солнцу. Солнце обещало помочь ее бедам, присматривать за ней и направлять ее. Она откинулась на спинку сиденья, закрыв глаза от удовольствия и наслаждаясь безмятежностью, которая охватывает тебя на большой скорости. Блаженство, прорывающее звуковой барьер и набирающее скорость вместе с прочими удобствами «форда-мустанга».
Тони прикурил еще одну сигарету, когда они въехали в центр Сан-Диего.
– Эй, у тебя есть бумага и ручка? Изредка, когда я чувствую себя так, как сейчас, я что-нибудь записываю. И ты только подумай, если я буду писать, значит, тебе не придется меня слушать. По крайней мере, пока мы не доедем до границы. Тогда я, может, пошлю срочную телеграмму своему конгрессмену и всем моим друзьям. Хорошая сделка, а?
