Каждый день она оптимистично устремлялась к новому отчему дому, прочь от убийц – бегущие ноги, пропотевшая одежда, вся целиком, но ей никак не удавалось добежать. Слишком далеко, ей приходилось разворачиваться и возвращаться туда, где с ней происходило черт знает что. Она не принадлежала к счастливому племени людей, заявляющих: «Меня это не волнует». Ее это волновало каждый гребаный день. Никаких звонков. Сьюзан слишком занята просиранием всего, что у нее было. Больше она не могла волноваться.
Сьюзан обнаружила, что терять рассудок – это плохо. Так же плохо, как умирать. Как она представляла себе смерть, по крайней мере.
Но когда твой разум полностью утрачен – это отлично. Жизнь после здравого смысла – своего рода рай после долгого нисхождения в ад. Но когда все только начиналось, когда Сьюзан начала терять разум… Попросту говоря, это было ужасно. Ничего хорошего. Она думала, что если заснет, то умрет, а если не заснет – тоже умрет. Невелика разница при таком раскладе. А затем случилось следующее: ей не удавалось заснуть, и она умирала именно так, а не иначе. Бодрствование без рекламных пауз превращает бессонницу в подобие смерти. Это было настолько близко к смерти, насколько она могла подойти, если не считать двух незапланированных передозировок.
Говорят, то, что нас не убивает, делает нас сильнее, значит, то, что убивает, должно сделать еще сильнее. Ты будешь светиться в темноте после того, как придет нечто и убьет тебя, таковы были мысли Сьюзан или что-то похожее на мысли. Может, поэтому людей приходится хоронить. Чтобы погасить их свет.
Люси пришла навестить ее. Она была полна лихорадочного оптимизма и уверяла Сьюзан, что ей не о чем беспокоиться, все под контролем нужно всего лишь сосредоточиться на выздоровлении. Но в глазах Люси отражался ее мир, мир в котором – Сьюзан это понимала – она, Сьюзан не являет собой историю успеха. И куда бы Сьюзан ни направлялась, в этот мир ей не попасть Ты изгнан, и если уж ты сюда попал, то сбежать практически невозможно. Она пыталась сделать последние приготовления. Завершить дела, позвонить адвокату, агенту, урегулировать список дел. Печальнейшие голливудские проводы почти покойника. Но оказалось, что некоторые сложные вопросы требуют куда больше здравого смысла, чем тот, которым она сейчас не располагала. Сейчас главное – отразить опасность продолжающейся бессонницы. Сьюзан пришлось умолять дать ей снотворное, верных шерпов, которые помогут ей спуститься с этого ужасного Эвереста бессонницы. Выпрашивание снотворного превратилось для Сьюзан в работу на полную ставку. Ее призыв. Мольбу о помощи.
На улице сейчас темно. Но в голове Сьюзан яркий солнечный свет. Где же снотворное, мать вашу? Наверняка его уже выписали. Неужели так долго получить его в аптеке внизу?
– Разве вы не можете принести его побыстрее, мы ведь в больнице? – умоляла Сьюзан. – Разве пребывание здесь не дает никаких преимуществ?
Пришла Норма. Ее постоянный непсихофармакологический психоаналитик. Села возле кровати. Осталась дежурить, пока не доставят долгожданное лекарство. Она вытеснила остальных из мира Сьюзан в коридор. Битком набитый мир по другую сторону двери. Брат Сьюзан Томас, Лиланд, Крейг, Хойт, Люси… и кто там был еще. Сьюзан слышала их. По крайней мере, слышала что-то. Она слышала, что снотворное все не несут.
Когда лекарство наконец принесли, оно оказалось налитым в маленький пластиковый стаканчик. Красная жидкость. Кровь лучших времен, которые грядут. Хлоралгидрат. Сьюзан жадно выпила его, поморщившись, когда оно обожгло внутренности. Это был эликсир, о котором она мечтала. Он даст ей забвение. Толстое красное покрывало окутает ее, вернет в мир снов. Но действие обжигающего красного лекарства нахлынуло и ушло быстро, как ртуть. Нечто неправильное в ней оказалось сильнее химического раствора. Это была всего лишь слеза в глазу ее бушующего океана. Сьюзан моргнула и смахнула ее. Перехитрила и обошла, размолов его между серым и белым веществом, как пылинку. Штука, живущая в ней, проглотила его и лишь улыбнулась, продолжив свое дело. Теперь ее ничто не остановит, она сгорит ночью.
Норма позвала дежуривших за порогом, но вскоре снова выгнала их. Осталась только медсестра Анта и телевизор. Сьюзан сказала Анте, что когда она была маленькой, ее воспитывали чернокожие женщины. А поскольку она была слишком мала, чтобы дотянуться до зеркала, то думала, что такая же черная, как они. И до сих пор так считает, заверила она Анту. Она рассказывала ей об этом всю ночь. В итоге Анта велела ей замолчать и закрыть глаза. Сьюзан, надувшись, подчинилась. Она думала, что у нее есть выбор? Считала это хорошей идеей? Они молча сидели вместе в темноте, лишь их дыхание нарушало тишину ночи, невысказанные мысли Сьюзан раздулись до гигантских размеров.
Наконец Анта заговорила.
– Я чувствую ваши мысли, мисси. Не думайте что я ничего не заметила.
Сьюзан улыбнулась. Пузырь молчания прорвался, и теперь она снова могла говорить. Она хотела, чтобы Анта слушала и слышала, как она читает свой бесконечный мысленный манускрипт. Так что она говорила всю ночь и все утро с медсестрой, которая с закрытым очками каменным лицом грузно сидела на стуле, терпеливо пережидая. Полоска света, пробившаяся сквозь занавеску, поведала, что начался новый день. Новый день в аду.
Ее бывший и прошлый – верно и то, и другое – Лиланд спокойно сидел возле постели, ожидая указаний. Бдительный и встревоженный, он ждал своего выхода на сцену. Когда Сьюзан встретилась с Лиландом в тот первый вечер, разве она не увидела в нем свой последний и главный контакт на случай экстренной помощи? Мужчина, который однажды заполнит бесчисленные страница истории болезни, и когда в итоге придет к тому, что, как он надеялся, еще не было концом, будет сидеть у постели Сьюзан и плакать? И вот он здесь.
Лиланд сидел возле ее кровати, его присутствие должно было удержать ее. Только это не сработало, она не могла оставаться в одном месте. Она расплескивалась по окрестностям.
Почему Лиланд здесь? Прозвучал сигнал тревоги? Почему она не слышала? Значит, дела действительно настолько плохи, как она и подозревала. Кто-то позвонил, и Лиланда вызвали, выдернув из безопасного укрытия его стола. Все эти встречи подождут до тех пор, пока он в точности не выяснит, что же, черт возьми, случилось и случилось ли вообще. Сьюзан хотелось зарыться в безупречность и безопасность его костюма от «Прада». Лиланд был одет для успеха, она – для дренажных трубок. Просто посмотрите на них, оцените их положение: каждый на своем пути, снаряженный так что это, в конечном счете, подействует на ничего не подозревающую Хани.
– Где она? – Сьюзан заплакала при этом мужчине, сидящем возле ее кровати.
– С ней все хорошо, она у твоей мамы.
Что-то действительно было сказано, или ей все пригрезилось? Ее жизнь стала такой нереальной; все дело в безумии или в ней самой? Это ее положение или ее окружение? Или ты не можешь разделить их – ты не можешь разделить ничего? Имеет ли здесь значение подобная математика? А цифры? Кто считает нити этих простыней из египетского хлопка? И совпадают ли они с итогом? С тем, что ты услышал в день окончательного расчета? Ну, один счет непременно придет – день расчета Благодарного Мертвеца, ты узнаешь, что должен быть хорошим и послушным, ведь лишь тогда ты сможешь услышать ужасный тихий голосок, шепчущий: «Лучше достать чековую книжку… пришла пора расплаты».
