Я знаю, что она бы бесконечно повторяла мое имя, и ей было бы неважно, отвечу я или нет, для нее важно только то, что я ее слышу, только то, что звук ее голоса для меня как голос ангела.
Я сажусь на пол рядом с телефоном.
Я не буду поступать по-свински по отношению к ней.
Я не позволю себе относиться к ней так, как иногда ко мне относятся люди, скользящие по мне взглядом, проходя по коридору, сидя в классе или на обочине.
Я не позволю ей чувствовать себя ненужной.
— Привет, — шепчу я.
Мой голос звучит странно… с непривычки.
— Привет, — отвечает она, и я чувствую, что она улыбается, я чувствую, что кровь приливает к ее шекам, и от этого я сам чувствую себя по-другому, зная, что это происходит из-за меня, далее несмотря на то, что я далеко.
— Извини меня… за мой последний звонок, я просто… это просто… просто я сейчас совсем запутался. — Я чувствую, что мой голос становится звонче, а свет постепенно меркнет в моей комнате, так как солнце уже начало садиться, небо стало темно-синим, словно самая глубокая часть океана, и я понял, что говорить с ней — совсем не то, что говорить с призраком: с ней спокойней, с ней безопасней.
— Я подумала: может быть, ты сердишься на меня? — говорит она.
Нет… я никогда не сердился на нее, я бы не смог.
— Ох… ты вел себя так, будто я сделала что-то не то. — И по тому, как невнятно были произнесены последние слова, я понимаю, что она прикрывает рот рукой.
Я подношу свою руку ко рту и представляю, что я — это она.
От этого она кажется ближе, словно она не исчезала, я чувствую, что она не так далеко от меня.
— Ты ничего не сделала, — говорю я, подтягивая к себе колени, обхватывая их руками, как это делает Рианна, потому что сейчас я должен думать и о ней, так как она тоже здесь, я ощущаю ее присутствие. И все так перемешалось, что я не знаю, что сказать, потому что я не знаю, кто кем кому приходится — парнем, девушкой или просто другом, и есть ли вообще между этим разница.
— Дело в одной девушке, — теперь я шепчу тише, — поэтому я так себя вел, прости меня. — И так больно это говорить, так больно быть честным, но я надеюсь, что боль уйдет со временем, когда я перестану врать.
— …Уф, — произносит она совершенно безобидное, такое незначительное слово. Интересно, как оно может поражать меня так сильно и. пробирать до самых костей?
Я слышу в трубке голос ее брата, я слышу, как он дважды зовет ее по имени, голос звучит над ее головой, поэтому я знаю, в каком месте дома она находится, я понимаю, что она стоит на лестнице, на третьей ступеньке сверху, прислонившись спиной к стене, так же как и я.
— Малки, подожди минутку, хорошо? — говорит она, отводя трубку ото рта, и он отвечает ей: — Но я сейчас есть хочу, — прежде чем отойти от нее, шаркая ногами.
Потом я слышу, как она переводит дыхание, также как и я.
Я жду, когда она что-нибудь скажет, но она не произносит ничего, и я боюсь, что так даже хуже.
— Ты ненавидишь меня? — спрашиваю я. Она не отвечает, но тишина красноречива. — Прости, — я знаю, что уже это говорил, но мне нужно сказать это снова, еше тысячу раз, мне это необходимо, потому что я знаю, как на нее действует молчание, я знаю, что ее улыбка исчезла, глаза стали темнее, чем были минуту назад, когда я сказал «привет». — Блин, я знаю, что я все запутал, — говорю я больше для себя, чем для нее. — Ласи! Я не думал, я не хотел, — я и сам не знаю, что хотел этим сказать, потому и оставляю фразу незаконченной.
— Она тебе нравится? — Голос Ласи звучит теперь, как голос призрака, словно призрак, живущий в ней, вырвался наружу, смог переместиться в пространстве и оказаться в моей комнате, чтобы сказать то, что должен сказать, прежде чем рассеяться. — Тебе она очень нравится?
Я вспомнил, какой была Рианна в парке в прошлое воскресенье, как она выглядела, лежа на земле, как, возможно, выглядел я, лежа рядом с ней… на ней.
Я думал о том, как обидел ее на следующий день, как она смотрела на меня и в ее глазах было столько же боли, сколько в моих.
Потом я подумал о тех письмах, которые писала мне Ласи, — по тому, как она выводила каждую букву, я мог понять, что она была счастливее, и я подумал, что, может быть, во всем виноват я, может быть, я тот, кто причиняет боль всем; что в поисках ангелов я, как мама, только привожу демонов к новым людям.
— Я не знаю. — сказал ей я.
— Даже если да, то все хорошо, я тебя не ненавижу. — В ее словах столько смелости, что я чувствую, как начинают гореть мои глаза, и моя кожа начинает краснеть и чесаться.
— Ласи… Дело даже не в этом, это все. — И мой голос срывается на визг, как у собаки, когда та начинает скулить — как визжит ребенок, когда приближается гроза, и я не знаю, смогу ли я это выдержать и не будет ли лучше положить трубку и дать теням стать могилой, где я перестану существовать.
Не знаю, как у нее это получается, как у нее получается отбросить в сторону то, какой я козел, и все еще любить меня, когда она произносит мое имя, когда она пытается добиться, чтобы я нормально взял трубку, вместо того чтобы прижимать ее к плечу, боясь услышать ее слова, боясь говорить.
— Бенджи, что не так?
— Все… — И снова всего одно слово, но как много оно значит.
— Но я думала, что тебе там лучше, разве тебе там не лучше? — спрашивает она, и я хочу ей сказать, что она думает так только потому, что я ей об этом сказал, что это только ложь, которую я ей сказал, чтобы скрыть ту ложь, которая была раньше, когда я жил там, с матерью, не совсем ложь, просто не вся правда, хотя это одно и то же.
— Нет… то есть не совсем, — говорю я.
Я только хочу сказать ей, что это неважно, здесь или там: все те же неприятности, те же проблемы, ничего не исчезает.
— А твой отец? Я думала, он лучше твоей матери, — говорит она. Я отвечаю, что, может, это и так, но он все еще многого не понимает. Потом она спрашивает о мачехе, спрашивает меня — что, может быть, она поймет? — и я отвечаю, что мне так не кажется, что я никогда о ней так не думал. Ласи рассказывает, как она подружилась со своей мамой, и что все, что она мне рассказывала о ней раньше, теперь неправда, и она даже не понимает, как мы раньше могли считать, что они не смогут подружиться.
Я говорю ей, что даже когда я записываю свои тайны, это заканчивается тем, что я рву их на мелкие кусочки. Что я никогда не смогу рассказать о них вслух, потому что не смогу так же разорвать то, что я произнес. Я думаю, что никогда никому не смогу об этом сказать.
— Ты можешь сказать мне, может, не сейчас, а когда сам этого захочешь, потому что, несмотря ни на что. мы всегда будем друзьями, так?
Солнце уже совсем умерло в моей комнате, ночь охватила весь небосвод, подобно цветам, меняющимся на карте, когда страну захватывает враг — но все воспринимается по-другому, не как ночь, не как мрак, потому что даже во мраке живут ангелы.
