Временами, когда тень от головы или руки Эссиорха более или менее длительно падала на человечков, они думали, что наступил вечер. Тогда картофельный муж переставал таскать морковь и на дудочке играл нечто беззвучное, но вдохновенное и даже грустное. Жена слушала, подперев щеку рукой. И в эти секунды картофельные человечки становились близки своему создателю.
— Сражаться Меф сможет, — сказал Троил, вместе с Эссиорхом разглядывая человечков. — После боя со всеми тремя артефактами придется расстаться. Оторвать их от себя. Но по силам ли это Мефу, если даже хранитель Прозрачных Сфер готов был смотреть на щит целую вечность?
Эссиорх покраснел.
— Вот о чем я подумал, — продолжал Троил. — Не всегда правильно играть в ту игру, которую тебе навязывают. Если ты знаешь, что противник сильнее тебя в шахматах, возможно, стоит переключить его на шашки. Лигул хочет, чтобы Арей убил Мефа и силы его достались Прасковье. Так? Значит, в Прасковье он уверен? Почему?
— Она воспитывалась в Тартаре, — сразу ответил Эссиорх.
Троил искоса, как птица, посмотрел на него и цокнул языком.
— Но ведь она с эйдосом? Никакой Тартар не погасит горящей свечи. Почему же Лигул убежден, что сердце Прасковьи никогда не повернет к свету? Должно существовать нечто, за что он держит ее, как за поводок.
Эссиорх промолчал, отлично понимая, что Троилу ответ известен не хуже.
— Ну да, разумеется. Лигул постарался выстроить вокруг ее эйдоса стену. Каждое желание Прасковьи исполнялось скорее, чем было высказано. Иногда же Лигул намеренно придерживал ее, чтобы раздуть страсти и заставить посильнее хотеть. Она чудовищно избалованна. Он добился того, что вскочивший прыщик страшнее для Прасковьи, чем сто тысяч убитых людей. Куда бы ее эйдос ни рванулся, он обязательно ударится либо об эгоизм, либо о жалость к себе. Плюс отсутствие всякой цели, кроме «чтобы мне было приятно».
— Любовь? — спросил Эссиорх с надеждой.
— Любовь — сознательное движение против течения эгоизма. Только жертвой любовь может доказать свою истинность. Боюсь, Прасковье в такую щель не протиснуться. Даже о простом сострадании говорить преждевременно.
Эссиорх сжалился над картофельными человечками и, отыскав две сросшиеся картофелины, вырезал собаку и мотоцикл. Картофельной жене создал трех картофельных детей, чтобы отвлечь ее от тупикового запасания моркови.
— Все же Прасковья осталась человеком, — задумчиво продолжал Троил. — Значит, ее эйдос еще пульсирует, светится, а раз так, не все потеряно. Если бы нам удалось разбудить в Прасковье человека! Развернуть ее взгляд от себя к внешнему миру! Просто чтобы она увидела солнце, небо, звезды! Обнаружила бы в мире нечто существующее отдельно от своего «Я». Не просто «как я отношусь к морю» — а море, как независимая данность, которая была, есть и будет вне меня. И не просто «нравится ли мне такой-то», а что он человек, существующий вне моего мнения о нем. Возможно, от этого родились бы интерес, сопереживание, жалость, и хоть одна трещина возникла бы в броне, которой Лигул ее окружил.
— Думаете, Прасковью удастся перетянуть на нашу сторону? — заинтересовался Эссиорх, машинально вырезая из картошки еще одного ребенка. Дети висли на матери, как клещи, и мешали ей таскать морковь. Женщину теперь возил на мотоцикле ее байкеризированный муж. Собака носилась за мотоциклом и вместо того, чтобы охранять солонку, производила шум.
— Да нет, конечно. Для начала Прасковью надо перетянуть на ее собственную сторону. Хотя бы чтобы она перестала быть марионеткой и получила возможность сопротивляться тому, что в ней сидит, — поправил Троил. — А для этого нам нужен Камень Пути.
— Но он же…
— У Матвея Багрова, некромага, считающего себя волхвом. И вынуть его из груди нельзя. Достаточно, чтобы она к нему прикоснулась. Камень Пути прокладывает дорогу сквозь мороки мрака. Его хватит на всех.
— И Прасковья порвет с мраком навсегда? — недоверчиво спросил Эссиорх. — Тогда почему же сам Матвей, если камень при нем постоянно, до сих пор…
Прерывая его, Троил махнул рукой.
— Правильно сомневаешься. Если бы все было бы так просто, мы пустили бы Багрова бегать по городу и велели бы ему обнимать всех прохожих… Нет, Камень Пути только показывает путь. А идти по нему должен ты сам… Но мы еще не все решили с Мефом. Кроме щита, ему предстоит найти ножны.
— Они же в Тибидохсе! — удивился Эссиорх. Голова Троила качнулась медленно, как маятник часов.
— В Тибидохсе мы обнаружили только щит. Ножны выкрал один из учеников темного отделения и продал шустрому вампиру с Лысой Горы. Тот не разобрался, какая ценность попала к нему в руки, и сплавил не то суккубу, не то комиссионеру. Дальше след ножен потерян. Известно только, что они в Москве.
— Суккуб, приобретающий артефакты? Как же он отважился? — изумился Эссиорх, знавший, как требователен мрак к своим слугам. Любая промашка — и ты в Тартаре, а на твоем месте уже другой.
— Действительно странно, — согласился Троил. — Но так даже проще. Сужает круг поиска.
Глава 3. Гудрончик
Святой Василий Великий пишет об одном языческом философе, который говорил: «Прежде я хотел, чтобы все делалось по-моему, но видя, что ничего не делается так, как я хочу, я стал желать, чтобы делалось все так, как делается, и чрез это стало выходить то, что все стало делаться так, как я хочу».
Преп. Иосиф Оптинский
Совсем близко послышались крики, клекот и удары крыльев. Троил и Эссиорх выскочили из кухни. Анний, Фенгюс и Арлон усмиряли грифона, оттаскивая его от Таамаг, Хаары и Бэтлы. Анний повис у грифона на шее, затрудняя его движения. Фенгюс и Арлон создавали живую стену. Улита уже протиснулась в квартиру и втащила за собой Бэтлу. Будучи дамами габаритными, Бэтла и Улита закупорили коридор, мешая Корнелию вырваться на лестницу и совершить благородный поступок.
Героический связной ограничился тем, что прыгал, размахивал флейтой и взвизгивал:
— Клюв! Держите ему кто-нибудь клюв! Почему никто не держит клюв, я вас спрашиваю?
Троил негромко, но властно окликнул грифона, взметнувшегося на задние лапы и раскидавшего Фенгюса с Арлоном. Услышав его голос, утихомирился. Болтавшийся у него на шее Анний вновь оказался на ногах и открыл дверь, пропуская Таамаг и Хаару.
— Прошу!
— Вздорное животное! Пусть скажет спасибо, что я сдержалась и не пустила в ход копье! — оскорбленно произнесла Хаара, созерцая круглый глаз и желтый, круто изогнутый клюв.
— Молчи, ослица! Вон он уже лапу поднимает! — зашипела Таамаг, проталкивая валькирию в квартиру.
Разговор Троила с валькириями вышел кратким. Присутствовал при нем только Эссиорх. Без особых предисловий генеральный страж сообщил, что Багров прощен и может дальше оставаться оруженосцем Ирки.
— Он некромаг! — заявила Хаара.
