— а-а-а-а-А! — заорал он. — Меня прет от осени, таланта и прочих гормонов!
«Прущегося» от осени мальчика Петю утащили в комнату и, чтобы он игрался тихо, дали ему вальтер без патронов, случайно оказавшийся в рюкзаке у Ромасюсика.
Остальные засели играть в карты и тотчас пожалели об этом. Когда Прасковья проигрывала, у всех начинала дико болеть голова, а обои в комнате загорались. Приходилось, постанывая, бегать с кастрюлей и гасить огонь. Переглянувшись, все стали незаметно спускать козырные карты под стол, но это оказалось только хуже. Выигрывая, Прасковья обзывала всех и хохотала. Вскоре в квартире не осталось ни одного целого стекла. Даже темные очки, которые вздумал нацепить Чимоданов, и те треснули.
Потыкавшись в поисках темы, все стали сплетничать о Мефе. Учитывая, что Меф отсутствовал, сплетничать было удобно. Ромасюсик отзывался о Мефе двояко: как голос Прасковьи, он считал, что Меф лапочка, а как Ромасюсик — поливал его грязью. Петруччо считал, что Меф «ничо», хотя и ляпнул о нем пару фраз на грани фола. Ну Чимоданов, он Чимоданов и есть. Черный юмор окрашиванию не подлежит.
Ната же, виртуозно передразнивая и подделываясь под интонацию Буслаева, разделала его в пух и прах. При этом если Ромасюсик был просто злобен, то Ната держалась рядом с правдой и потому казалась особенно убедительной. Пораженный Мошкин наблюдал, как свободная валентность лжи присоединяет к себе все правды подряд, искажая их до неузнаваемости.
Сам Евгеша помалкивал, но слушал жадно. Всякий раз, как при нем ругали кого-то из его друзей, он испытывал сложное чувство — с одной стороны, тайное захлебывающееся удовольствие, а с другой — смутное омерзение, ощущение чего-то скверного и липкого.
Прасковья сорвалась со стула и застыла, напряженно прислушиваясь.
— Дверь! — таращась засахаренными глазами, крикнул Ромасюсик.
— Ща закрою! — лениво отозвался Чимоданов, выглядывая в коридор.
Закрывать было нечего. Все, что осталось от входной двери, можно было смести веником в совок. Между вешалкой и комнатой покачивалось нечто полупрозрачное.
— Меня зовут Эйшобан. Я король джиннов! Я найду тебе все, что ты пожелаешь! Но горе, если ты не захочешь этого взять!
Чимоданов желать ничего не стал и попятился. Джинн втек за ним и в комнате еще раз объяснил всем и каждому, что он Эйшобан и должность у него ответственная — король джиннов. Голос Эйшобана звучал бодро. Джинн вполне восстановился после встречи с семью тенями.
— А я Прасковья! Наследница мрака! — пискнул Ромасюсик и поперхнулся осой.
Эйшобан с подозрением оглянулся. «Наследница мрака» больше походила на толстого юношу в безразмерных штанах, с пористой шоколадной кожей.
— Очень, очень рад!.. — сказал он уклончиво. — Я найду тебе все, что ты пожелаешь! Но горе, если ты не захочешь этого взять!
— Найди мне Мефодия Буслаева, и я захочу его взять! — потребовал Ромасюсик, морщась с величайшим омерзением, потому что Прасковья не успела заблокировать мышцы его лица.
Эйшобан не стал выяснять, как выглядит Мефодий Буслаев. Все знать входит в обязанность джиннов. Напротив, не знать чего-то считается у джиннов величайшим позором. Эйшобан посмотрел в одну сторону, в другую, зачем-то послюнявил прозрачный пальчик и бодро доложил:
— Триста метров на запад!.. — пауза. — Четыреста метров на юг! — пауза. — Триста метров на восток! Двести метров на север!
— Как он может быть сразу на севере и на юге?
— Может! Мефодий… дальше как?.. Буслаев? Едет вокруг дома! В такси! — доложил король джиннов.
— Один? — спросила Ната.
— С ним — девушка-страж с невидимыми крыльями и… — Эйшобан наклонился, разглядывая что-то, и озабоченно добавил: — … некромаг! А этому чего тут надо?
* * *
Когда человеку плохо, он может: а) испортить всем настроение; б) поплакаться кому-нибудь в жилетку; в) залечь на дно; г) сделать себе еще больнее, затмив старую боль новой; д) прикинуться, что ничего не произошло.
Ранив Троила, Мефодий выбрал средний вариант между в) и д). Он вернулся в университет и сходил на химию, после чего поехал домой, но не в общежитие озеленителей, а к матери. Показываться на глаза Дафне было сейчас слишком больно. Он не представлял, что ей скажет.
По дороге Меф встретил двух однокурсников, которые случайно утопили в банке с пивом окурок, и теперь шатались по корпусу и искали кого угостить, потому что выливать было жалко. Один был юное дарование и победитель городских олимпиад, а другой просто дарование, поскольку поступил в универ после армии, с третьей попытки.
Меф пить дальновидно не стал, усмотрев в щедрости подвох, но от предложения пошататься не отказался. В результате три часа спустя юное дарование, оказавшееся слабеньким, было бережно посажено на лавочку у остановки. Просто дарование — не юное — вытащило у него кошелек, паспорт и телефон и отдало их на хранение Буслаеву.
— Завтра ему отдашь! А то сопрут! — со знанием дела сказало дарование, со второй попытки бодренько забираясь в автобус.
— Эй, а что мне с этим делать? — заорал Меф.
— Ничего! Скоро прочухается! Только смотри, чтоб он сидел, а не лежал, а то менты загребут! — крикнул из отъезжающего автобуса заботливый товарищ.
Меф придал заваливающемуся телу вертикальное положение. Тело шевельнулось и, не открывая глаз, ясно произнесло:
— Молекулярный синтез — будущее человечества! Ты меня понял или тебе в рожу дать?
— Понял и разделяю твою точку зрения. — Буслаев бережно поправил на юном даровании шапку и, убедившись, что на них никто не смотрит, телепортировал. Сам Меф пил мало, но все же с телепортацией перемудрил. Вместо площадки у лифта, где он мог, притворяясь усталым студентом, открыть дверь своим ключом, сразу оказался в комнате рядом с Эдей. В другое время Хаврон закатал бы по этому поводу истерику, но сейчас он лишь дрогнул бровью, и этим все ограничилось.
Эде было не до Мефа. Опустившись на четвереньки, Хаврон, как пес над костью, склонился над лежащим на ковре стеклянным шаром. В двухэтажном коттедже горели окна. Женщина с ногами балерины целовала полноватого крепыша в спортивном костюме, в котором угадывался сам Э-Ха. У спортивной машины прохаживалась русская борзая.
— Дай посмотреть! — Меф потянулся к шару. Щелкнули зубы. Меф едва успел отдернуть руку.
Нет, укусить его пыталась не горбатая собака, заключенная в шаре, а его родной дядя.
— Не трогай мое счастье! — зарычал Хаврон. Меф с сомнением посмотрел на Эдю. Дядя был небрит. Даже шея, и та заросла. Глаза в сетке красных жилок. На счастливого человека он походил мало.
— Вампир Вурдалакович Упырев, сетевой распространитель томатного сока! — заявил Меф.
В другой раз Эдя сразу понял бы, о чем речь, но не сейчас. Вся душа его была в шаре.
