– Ну-ну… не надо, не надо. Все будет хорошо.
Уверенные быстрые шаги приблизились к моей кровати.
– Папа? Папа, это ты?
Знакомая теплая загрубелая ладонь накрыла мою, лежавшую на жестких больничных простынях.
– Конечно, я, дорогая.
Я почувствовала на щеке его дыхание, когда он наклонился меня поцеловать, ощутила колючее прикосновение бороды.
– Папа… – проговорила я снова и вместо всего того, что могла и должна была сказать, вдруг неожиданно для самой себя разревелась.
– Ну, ну, ну… – бормотал отец, в замешательстве нервно похлопывая меня по руке. Я как будто видела его растерянное лицо – он никогда не мог выносить моих слез. Чтобы не волновать его лишний раз, я сделала над собой усилие, и поток, лившийся из моих глаз, унялся.
– Как хорошо, что ты здесь, папочка, – всхлипнула я напоследок.
– Хорошо, что ты пришла в себя, милая. Ты не представляешь, как я испугался, когда увидел тебя такой – в проводах, трубках. Столько ужасных воспоминаний.
У него перехватило голос. Еще бы, снова перенестись на пять лет назад, в вечер, когда произошел тот несчастный случай. Я боялась и подумать, каково отцу было тогда, когда он сутками не отходил от меня, лежавшей на такой же вот больничной койке. Только гораздо позже он признался мне, в каком кошмаре жил все те дни, что я оставалась без сознания. Хотя врачи и уверяли его, что просто нужно время, что меня реанимировали прежде, чем могла создаться угроза повреждения мозга, и что я обязательно поправлюсь, папа буквально места себе не находил, пока я не открыла наконец глаза.
Камень упал с его души, однако тяжким грузом лег на мою. Я не поддавалась на уговоры «отложить это на потом», не хотела дожидаться, когда я «буду готова». Да и как можно подготовиться к страшному известию о том, что твой лучший друг погиб, спасая тебя? И вот пять лет спустя отец вновь оказался во власти тяжких воспоминаний, которые меня не оставляли ни на миг.
– Совсем как тогда, после аварии, – мягко произнесла я.
– Аварии? – с недоумением переспросил он. – Нет, милая, это напомнило мне о твоей бедной матери.
Ответ озадачил меня – папа вообще нечасто о ней говорил. Наверное, мысль, что он может меня потерять, всколыхнула былые страхи.
Открылась дверь, послышались шаги нескольких людей.
– Здравствуйте, доктор, – сказал отец.
Он как будто обращался к хорошо знакомому человеку. Когда же они успели? Только теперь я сообразила спросить:
– Я давно здесь?
– Немногим больше тридцати шести часов, юная леди, – ответил доктор.
Его голос звучал успокаивающе, но мне стало только тревожнее. Мой мозг лихорадочно заработал, пытаясь из разрозненных кусочков головоломки собрать цельную картину произошедшего, и вдруг в голове будто искра проскочила. Внезапно я все вспомнила: кладбище, парализующую боль, почти полную потерю зрения… Моя левая рука, не опутанная всякими медицинскими штучками, метнулась к забинтованной голове.
– Меня пришлось прооперировать, да? Из-за болей? И из-за слепоты?
Доктор только изумленно фыркнул в ответ. Что смешного я спросила?!
– Боже упаси, Рейчел, с чего ты взяла, что ослепла?
– Но я ничего не вижу! – чуть не взвыла я.
Снова смех – на этот раз даже папа присоединился.
– Это потому, что у вас на глазах повязки, – объяснила медсестра. – Вы получили небольшие царапины, когда упали, – вероятно, от кусочков гравия. Вот головой вы ударились знатно.
Я повернулась в ее сторону. Что за чушь она несет? То ли не видя, то ли игнорируя выражение на моем лице, она продолжала:
– Доктор Таллок здесь именно за этим – чтобы снять повязки и проверить швы.
– Но я не ударялась головой, – упрямо бросила я. Почему меня никто не слушает?
Рука отца снова накрыла мою.
– Рейчел, успокойся, не надо волноваться. Ты сейчас не можешь как следует все вспомнить, это нормально.
– Я бы запомнила, наверное, если бы упала и ударилась? – резче, чем хотела, сказала я. – У меня страшно болела голова, понимаете? Буквально невыносимо.
– И сейчас болит? – насторожился доктор.
– Сейчас… нет, – ответила я, внезапно осознав, что голова у меня хоть и ноет, но не разрывается на части, как раньше. – Немного только тяжелая…
– Неудивительно. Еще денек-другой, и пройдет. Как сказала медсестра, падение было серьезным.
Я хотела было снова запротестовать, но протянувшиеся сзади руки принялись разворачивать кокон бинтов на голове, в которых я, наверное, походила на мумию. С каждым оборотом давление повязки ослабевало, а моя тревога усиливалась. Момент, когда упал последний виток, обернулся острым разочарованием.
– Все равно ничего не вижу! Я ослепла!
Доктор, которому я, вероятно, казалась уже истеричкой, откликнулся с оттенком раздражения в голосе:
– Позвольте мне хотя бы снять повязку, прежде чем заказывать белую трость, юная леди. Сестра, опустите жалюзи, пожалуйста.
Доктор мне категорически не нравился. Однако я все же повернулась к нему, давая снять с глаз круглые тампоны, и – наконец-то ничто не мешало мне это сделать – заморгала. Из-за опущенных жалюзи в палате царил полумрак, но я все же смогла различить силуэты четырех человек у своей кровати – доктора в белом халате, рядом с ним еще одного, помоложе, медсестры и по другую сторону отца.
– Я вижу общие контуры, – произнесла я со смешанным выражением недоверия и радости. – Нечетко…
– Потерпите немного. Медсестра, думаю, можно прибавить света.
Та повернула пластинки жалюзи, и картинка вокруг буквально на глазах стала отчетливее. Я ясно видела седоволосого доктора, интерна в очках, немолодую медсестру. Мой рот расползся в широкой улыбке, и они ответили мне тем же. Но когда я обернулась к отцу, улыбка замерла у меня на губах. Я будто привидение увидела.
– Рейчел, что с тобой? Доктор! Доктор, в чем дело?
Тот уже был рядом, светил фонариком в глаза, проверяя реакцию зрачков, но я молча вырывалась, не в силах отвести взгляда от отца.
– Рейчел, что случилось? – допытывался врач. – Вам больно? Или со зрением что-то не так?
Да, у меня явно было что-то со зрением. Только не в том смысле, в каком он думал.
– Нет, я вижу нормально. Отчетливо.
– Тогда в чем дело?
– В папе.
– Во мне? – недоуменно переспросил отец.
Мой ответ явно поставил его в тупик. Отлично, не я одна ничего не понимаю. Я постаралась еще раз внимательно оглядеть его, но увиденное по-прежнему не укладывалось в рамки разумного.
