Центр Лондона пятничным вечером; нам здорово повезло, что свободные места нашлись в первой же гостинице, куда мы обратились. Оставив машину на парковке, Джимми отправился к стойке администратора. Я ждала снаружи, рассеянно глядя на витрину сувенирной лавки.
Только когда Джимми вернулся несколько минут спустя, меня посетил вполне очевидный вопрос – один номер он взял или два? Ответ я получила прежде, чем успела раскрыть рот, – Джимми вложил мне в ладонь пластиковую карточку-ключ, оставив другую себе.
– Две смежных комнаты, – пояснил он, пока я вертела карточку в руках.
Я благодарно улыбнулась ему, хотя сама не знала, что испытываю – облегчение или разочарование.
Джимми предложил пойти перекусить куда-нибудь и поговорить без помех. Подъезжая к гостинице, он видел за углом маленький итальянский ресторанчик, так что мы договорились через пятнадцать минут встретиться в коридоре и пойти туда.
Чтобы освежиться, я плеснула живительной холодной водой в лицо и кое-как расчесала спутавшиеся от ветра волосы. Из косметики я с собой почти ничего не брала, так что только на скорую руку подправила макияж и присела на кровать передохнуть, пока еще оставалось время. Комната, хоть и довольно приятная, но по-гостиничному безликая, ничем не могла отвлечь моего внимания, и бессвязные мысли продолжали нестись неведомо куда.
До ресторанчика было рукой подать – всего несколько минут пешком по неширокой улочке. Едва мы оказались внутри, как в памяти вдруг всплыло что-то очень знакомое. Пока мы ждали, найдется ли для нас свободный столик, до меня дошло:
– «Леди и бродяга»!
Джимми окинул взглядом чистые джинсы, в которые переоделся в номере, и хрустящую белую рубашку.
– Бродяга? Не думал, что настолько плохо выгляжу.
– Да не ты, глупый. Я про обстановку!
В самом деле, художник мультфильма будто скопировал здешний интерьер. Тесно составленные маленькие столики под клетчатыми скатертями, на каждом – мерцающая свеча красного воска, оплавляющегося на бутылку из-под кьянти. Мелодичная скрипичная музыка, чуть слышно лившаяся из спрятанных динамиков, дополняла картину.
Джимми, поняв, что я имею в виду, улыбнулся мне в ответ, и как раз подошел официант, чтобы нас проводить.
– Даже не надейся, что мы поделим одну спагеттину на двоих. И последнюю фрикадельку я съем сам. Я тебя не настолько люблю!
– Главное, чтобы ты не начал петь «Белла ноче», тогда все будет нормально, – парировала я, вспомнив, что ему медведь на ухо наступил.
Мы двинулись к столику, смеясь, однако последняя шутливая фраза Джимми не шла у меня из головы.
Легкость и непринужденность были только маской, до поры до времени прикрывавшей истинную цель вечера. Когда мы сделали заказ, игнорировать ее стало невозможно – придется обсудить случившееся.
– Ну как, что-нибудь прояснилось? У тебя было время все обдумать.
Я отпила вина и постаралась ответить как можно честнее:
– «Прояснилось», наверное, не совсем то слово. Если ты имеешь в виду, не убедилась ли я внезапно, что последние пять лет моей жизни прошли именно так, как о них говорят все остальные, то нет, не убедилась. Для меня единственной реальностью по-прежнему остается та, о которой я тебе говорила. Разница только в том, что теперь я понимаю – ничего подобного на самом деле не было.
Потянувшись через стол, Джимми взял обе мои руки своими.
– Это уже огромный шаг вперед. По крайней мере когда ты встретишься со специалистом, ты скорее воспримешь его рекомендации, как вернуть себе настоящие воспоминания.
– Да, наверное. – В моем голосе все еще сквозило сомнение, которое я не могла скрыть.
– Когда, кстати, консультация?
– В конце следующей недели.
Интересно, не захочет ли он меня сопровождать? Впрочем, к тому времени вернется Мэтт. Как жених, рядом со мной должен быть он, а не Джимми. А кого бы выбрала я?…
Подошел официант с нашим заказом. Джимми выпустил мои ладони, и без его прикосновения я вдруг будто лишилась чего-то важного. Вот и ответ.
– Знаешь, если хорошенько подумать, все твои ложные воспоминания начинают теперь обретать смысл.
– Неужели?
– Точно.
По-видимому, Джимми подошел к делу со всей серьезностью и как следует поразмыслил. Видимо, полицейский по своему складу не может не искать логичных объяснений тому, в чем, казалось, нет никакой логики. Пока мы наслаждались восхитительной пастой и хрустящим зеленым салатом, не говоря уже о бутылке на удивление хорошего домашнего вина, Джимми расшифровывал мельчайшие детали моей воображаемой реальности.
– А как же все подробности, которые я знаю? Например, откуда мне известны имя и номер той женщины из отдела кадров в «Андерсонс инжиниринг»?
– Очень просто. Ты могла когда-то пытаться устроиться туда, и эти данные просто отложились у тебя в памяти. Кажется, я слышал, что никакая информация не забывается бесследно, мозг помнит все.
Я попробовала зайти с другой стороны.
– Ну ладно, но откуда такая ужасная мысль, что папа умирает от рака?
Джимми и тут нашел решение.
– Ты ведь действительно заставила его бросить курить много лет назад, когда мы были еще детьми. Тебя ужасно напугала тогда какая-то передача, ты боялась, что сигареты его убьют. Наверное, этот страх так и не прошел окончательно и подспудно засел в голове.
Тут он попал в точку. К курению я до сих пор испытывала иррациональную неприязнь.
– А идея о раздвоении личности, – развивал свою теорию Джимми, – возникла у тебя после интервью с доктором Уиттекером.
Я невесело усмехнулась:
– Это объясняет и откуда его номер в моем мобильном.
– Вот видишь! – улыбнулся Джимми. – Когда начинаешь разбирать все по косточкам, любая деталь получает свое объяснение.
Поразмыслив секунду, я не нашла в его теории никаких огрехов. Хотя один вопрос у меня остался.
– Но почему реальность, придуманная мной, так ужасна? Почему все так мрачно и трагично? Болезнь отца – да и моя собственная, если уж на то пошло. Одиночество – ни друзей, ни любимого. Почему было не вообразить для себя другую, однако такую же счастливую, чудесную жизнь?
Пожалуй, самую главную трагедию созданного моим подсознанием кошмара я упустила.
– Почему я выдумала, что ты погиб?
Джимми долго молчал.
– Наверное, твоя настоящая жизнь была – и есть – и без того прекрасна. И ты сотворила из нее нечто совершенно противоположное. А по поводу того, что я… умер… – не без колебания произнес он, – наверное, это потому, что я перестал быть частью твоей жизни. Наши пути разошлись, мы уже очень давно не виделись. Может быть, так твое подсознание символически отразило смерть нашей дружбы?
