К моему изумлению, Лейни нашла меня в душе. И представьте, вместо того чтобы оторвать яйца, она стала просить меня заняться с ней любовью, дать ей почувствовать себя. Хотя бы раз. Это все, чего она хотела. Я же был готов дать ей весь мир, выполнить любую ее просьбу и принес ей свое сердце на блюдечке. Заезженная фраза, но это правда.
Занимаясь с ней любовью, отдавая ей свою гребаную душу, я знал, что это последний раз. И зная это, я боготворил ее. Я любил ее полной, совершенной любовью, всем своим сердцем. Для меня не существовало никаких сомнений в том, что я чувствовал к ней раньше и что чувствую теперь.
Я любил ее. Видит Бог, любил.
Потом она произнесла сакраментальное: «Нам надо поговорить». Но я и так знал все, что она собирается мне сказать, поэтому просто обнял ее и так пролежал с ней всю ночь. Я знал, что больше такой возможности у меня не будет. На следующее утро мне понадобилось собрать все свои силы, чтобы покинуть безмятежное ложе, но сделать это было необходимо. Поэтому я прошелся губами по ее шее, нежно поцеловал голое плечико и шепнул последнее «я люблю тебя». Она во сне улыбнулась и улеглась поудобнее — сердце у меня чуть не разорвалось, и уйти стало еще труднее, но каким-то чудом я смог сделать это.
Я наскоро принял душ, оделся еще быстрее, но, когда вернулся в спальню, моя малышка за два миллиона долларов не спала. А уж выглядела она… прекраснее, чем когда-либо. Она пыталась поговорить, но я знал, что она мне скажет, и понимал, что попросту не выдержу, когда она начнет произносить то, что, как я думал, она собиралась произнести. Поэтому я поступил так, как поступил.
Я разорвал контракт — разорвал в прямом смысле слова. Теперь она была свободна и могла хоть сегодня вернуться домой (я считал, что она должна вернуться). А потом приказал своим дрожащим ногам унести меня как можно дальше. Лейни не пошла за мной и не попыталась остановить. И это правильно. Сказка, которую я попытался купить, закончилась, пришло время возвращаться в действительность.
Когда лимузин отъезжал от дома, я запретил себе оборачиваться. Я не хотел знать, что она даже не вышла на порог. Мне и без того было тяжело сознавать, что, вернувшись домой, я не увижу ее. Я лишь надеялся, что когда-нибудь придет тот день, когда она сможет вспоминать обо мне без ненависти. Может быть, даже с теплой улыбкой. Хотя я особо не рассчитывал на это. Главным для меня было ее счастье.
И вот я оказался в лимузине, один. Ощущение было такое, будто внутри у меня все умерло и осталась только внешняя оболочка. Я решил вернуться к тому, что всегда помогало пережить самые трудные минуты. «Алый лотос»!
Лейни
Я смотрела, как лимузин скрывается из виду, — и меня охватило непонятное чувство. Можно было ожидать, что я почувствую поражение, сердечную боль, мне покажется, что меня предали… Но я ощутила совсем другое.
Ярость. Всеохватывающая, безграничная ярость.
Как он смел?! Этот тупой мужлан с его тупым громадным домом и еще большим тупым эго возомнил, будто знает, что для меня лучше. Он сказал, что у нас ничего не получится, но я не верила, что причина только в этом. Я видела его взгляд. Видела, какую боль ему доставляли его же слова. Так почему, черт его побери, он выгнал меня? Почему после того, как он показал свои чувства и свое отношение, он при первой же возможности отпустил меня?
Потому что он всегда и во всем хочет быть хозяином положения, а с этим у него появились трудности — вот почему! Он больше не мог мне приказать. Я перестала быть одним из его работников. Обрывки бумаги, брошенные им на кровать, стали окончанием контракта.
Брошенные… Так же как я.
Я собиралась сказать ему, что тоже его люблю, собиралась положить конец его смехотворным терзаниям, но мне не повезло. Не дав мне произнести ни слова, этот озабоченный властью извращенец велел мне проваливать.
Ну где справедливость? Почему он мог сказать все, что хотел, а я нет? То есть я, конечно, могла бы в минуту страсти повторить его признания. Но страсть меня накрывала так, что я не могла толком дышать, не то что произносить что-то связное. К тому же я считала, что у меня полно времени, чтобы признаться ему в своих чувствах. Господи Боже, да я разрешила ему называть меня Лейни! И еще: я не хотела, чтобы он решил, будто я произнесла эти три коротких слова только потому, что их произнес он. Мне нужно было особое состояние нас обоих, подходящий момент, чтобы, как говорится, с вершины самой высокой горы прокричать на весь мир о своих чувствах. Чтобы у него не было сомнений в моей искренности, ведь подобное признание — штука серьезная. Но я была готова к тому, чтобы пойти на это. Ради него, ради себя… ради нас.
А потом он просто взял и все разрушил.
Все мужики — сволочи.
Но со своей сволочью я могла как-то справиться: мне нечего было терять и я не боялась прямого разговора с ним. Я решила, что заставлю его выслушать меня. Он узнает, что я любила его, и почувствует себя полным ничтожеством из-за того, что вот так просто взял и отказался от меня. Я собралась прийти в его роскошный офис, чтобы потребовать внимания к себе. Он увидит, как ошибся, поймет, что все его предположения были неправильными, и больше никогда не станет спешить с выводами. Я — женщина, пожертвовавшая всем ради спасения умирающей матери, и мой голос должен быть услышан. Я бы себя прокляла, если бы все, через что я прошла после того, как попала в дом Ноя Кроуфорда, оказалось бессмысленным и бесполезным.
Преисполнившись решимости, я развернулась и вошла в дом, расправив плечи и высоко подняв голову. После легкого душа и путешествия в чудесную страну накупленных Полли шмоток я оделась и перед выходом захватила мобильник.
Я даже сама себе удивилась, когда мне удалось сбежать по лестнице, не упав и не свернув шею. У двери я услышала, как подъехала машина. Должно быть, это вернулся отвозивший Ноя Сэмюель. Как вовремя! Я сказала себе: «Видишь, это знак. Значит, ты все делаешь правильно».
И тут раздался настойчивый стук в дверь, за которым последовало:
— Лейни Мэри Талбот, я знаю, что ты там! Поднимай свою задницу с кровати и открывай дверь!
Дез, моя лучшая подруга.
Я бросилась к двери и распахнула ее как раз в то мгновение, когда она собиралась снова опустить на нее кулак. Для девушки она довольно сильная, и мне повезло, что я не получила удар в лоб. Не хватало мне еще выглядеть, как единорог, когда я явлюсь к Ною для разговора.
— Дез! — взвизгнула я, уворачиваясь от кулака.
Мы обе сделали шаг назад и посмотрели друг на друга.
— Что ты на себя напялила? — одновременно спросили мы.
— Сглаз! С тебя «кока-кола»! — закричала я.
А Дез тут же завопила:
— Сглаз! С тебя мужичок!
Каждый раз, когда мы играли в эту игру, «кока-колу» я так и не получала. Но Дез находила очередного мужика… и без всякой моей помощи.
Дез была в черном с ног до головы. Черные джинсы с низкой талией в обтяжку, черный свитер под горло, черные сапожки из змеиной кожи, ремень с пряжкой в виде черепа. Еще один череп красовался на черной кепке, надвинутой на идеальной формы брови.
