– Не буду. Если я скажу, что люблю тебя, то это потому, что так и есть, а не потому, что ты ждешь ответного признания.
– Ладно, – тихо говорит она. – О черт! Мама проснулась. Мне надо идти. Пожалуйста, будь осторожен!
– Буду.
– Скоро увидимся?
– Как только я буду уверен, что ты в безопасности.
– Пусть это произойдет поскорее.
Я смеюсь.
– Постараюсь сделать так, чтобы они подчинились моей воле.
– Это не будет проблемой. Ты в таких делах силен.
– Откуда ты знаешь?
– Ты очаровывал меня много раз.
– Детка, я еще даже не начал тебя очаровывать. Подожди, когда вернешься.
– Ловлю на слове, – мурлычет она, и по голосу слышно, что при этом улыбается.
– Да, черт побери. Ты будешь ловить меня на каждом слове, так?
– Что бы вы ни сказали, полковник, – поддразнивает меня Оливия, намекая на наш шутливый разговор, когда она думала, что я – Нэш.
– Это я и хотел услышать.
– Может быть, я даже отдам тебе честь, когда ты приедешь за мной.
– Я приготовлюсь к твоим приветствиям. Уверен, некоторые части моего тела будут салютовать, когда я приеду за тобой.
– Ты такой плохой.
– Но только в хорошем смысле.
– Верно, – тихо говорит Оливия. – Только в хорошем смысле.
– Постарайся отдохнуть. Я позвоню, когда вернусь.
– Ладно. Тогда и поговорим.
Пауза. Никто не хочет произнести последнее слово. И мы его не произносим. Оливия отключает телефон. И я следом.
21
Оливия
Если у меня и была слабая надежда уснуть, она угасла.
«Проклятие! Я только что призналась Кэшу в любви!»
Типа того. Было это дешевой уловкой? Проявлением трусости? Возможно. Но по крайней мере, Кэш узнал главное до того, как вступить в схватку с бандитами. Я ведь хотела этого – чтобы он знал. А что будет со мной – теперь пофигу.
Но не от этого у меня в душе такой фейерверк эмоций. А от слов Кэша: «Если я скажу, что люблю тебя, то это потому, что так и есть, а не потому, что ты ждешь ответного признания».
Он сказал, что любит меня? Или что если бы любил, то сказал бы все как есть? Или просто дал мне некоторые основания думать, что тоже меня любит?
Что за черт!
Чем дольше я об этом думаю, обсасывая каждое слово, тем больше запутываюсь.
Одеваюсь на автопилоте, быстро провожу расческой по волосам, пинком открываю дверь и спускаюсь по лестнице. В доме тихо, поэтому я стараюсь не шуметь. Мама встает рано, очень рано. Она любит проводить утро спокойно. А тут я – уже очко не в мою пользу. Одного моего присутствия достаточно, чтобы разбудить медведя.
– Кто тебя одевал? Шестилетка? У тебя кофта наизнанку.
Оглядываю себя, и – о ужас! Действительно, футболка надета наизнанку.
Вот тебе и автопилот!
Я отмахиваюсь:
– Свет не включала. Переоденусь, пока никто не встал.
Как будто специально, чтобы превратить меня в лгунью, Гевин выбирает именно этот момент, чтобы показаться в дверях кухни.
– Доброе утро, леди, – говорит он со своим очаровательным акцентом и широкой, открытой улыбкой. Несколько секунд никто не говорит ни слова, однако Гевина это, похоже, ничуть не тревожит. – Оливия, теперь я вижу, в кого ты такая. Ты мне не говорила, что твоя мать настоящая красавица.
Так и тянет злобно вытаращиться на него. Но потом мне становится жаль Гевина. Он так сильно промахнулся!
– Очередная попытка обаять, как я вижу, – язвительно замечает мама, с презрением глядя на Гевина. – Ваши уловки могут сработать с моей дочерью, но можете не стараться ради меня. Я слишком хорошо знакома с такими типами, как вы.
– С такими, как я? – Гевин явно не понимает, о чем она; мне, наверно, стоило предупредить его насчет мамы.
– Гевин, может, примешь душ? Я быстро соберусь.
– Мы куда-то торопимся?
– Ну, вообще-то, нет. До первой лекции еще есть время, но…
– До первой лекции?
– Да. – На лице у Гевина – полное непонимание, поэтому я продолжаю: – Ну да, лекция, урок. Колледж. Ну, ты знаешь, тот, где я учусь.
Гевин сводит брови:
– Но у тебя сегодня нет занятий.
– Гм, есть.
– Нет, нету.
– Есть. С чего бы им не быть?
Гевин в упор смотрит на меня и слегка кивает в сторону мамы. Он не хочет высказывать свои соображения при ней, но она совершенно неправильно трактует его жест.
– О, не обращайте на меня внимания. Ей совершенно все равно, что я подумаю. Можете оскорблять ее как хотите.
– Оскорблять?
– Вы не считаете, что удерживать ее от самосовершенствования – это оскорбление? Вторгаться в ее жизнь – это оскорбление?
– Как я могу…
– Мама, он не то имел в виду. Слушай, это длинная история. Мы поговорим обо всем позже. А сейчас, – я многозначительно смотрю на Гевина, – он пойдет в душ, а мы пока выпьем кофе.
Не думаю, что Гевин с особой радостью отнесся к моим распоряжениям, однако проявил достаточно сообразительности и не стал спорить при матери. Полагаю, он быстро сообразит, что это за птица.
Гевин медленно кивает и начинает пятиться задом из кухни.
– Да, мне нужно в душ. И потом сделать несколько звонков.
После того как он столь неловко выставлен за дверь, мы остаемся наедине с мамой и столь же неловко молчим. Хотя тишина не пустая. Нет, она насквозь пропитана неодобрением и порицанием. Маме даже не нужно ничего говорить. Все написано у нее на лице, ясно как день, каждое слово можно прочесть без ошибки.
Я вздыхаю:
– Мам, я знаю, что…
– Возьми мою машину, – обрывает она меня.
– Что?
– Возьми мою машину. Поезжай в колледж. Не позволяй этому… человеку становиться у тебя на пути. Будь сильнее его, Оливия.
Оставлю без комментариев тот факт, что она считает меня слабой. Она никогда даже не пыталась скрывать свое мнение от меня или кого бы то ни было другого, кто захотел бы его выслушать.
– Мама, ты ничего не знаешь о Гевине. На самом деле он хороший парень.
– То же самое ты говорила обо всех прочих неудачниках, за которыми таскалась, растрачивая попусту свою жизнь.
– Я за ними не таскалась, мама. И не растрачивала свою жизнь. Я скоро получу диплом.
– И вернешься на ферму к своему отцу, чтобы растрачивать жизнь там.
