— Эй, ты, лиса! Не кусайся!
А она кусает да кусает меня в шею, подминает меня своим телом, сметает своей трубой с этого света; начинается извержение супервулкана, оргазм, и, съеденная лисой, я теряю сознание.
Змея
Чтобы понять, почему при виде лисы я испытала ощущение дежавю, надо вернуться к тому дню, когда я с велосипедом «Вигры-3» под Щецином стояла утром со старательно выведенной на картонке надписью «Америка», и меня подобрал псих, которого просто трясло от смеха, как будто кто ему пустил не «Лето с радио», а какую-то особенную юмористическую программу специально для психов. В перерывах между этими его взрывами хохота я узнала, что едет он со своим курятником до Свиноустья, а оттуда на пароме — прямо в Истад. Мне же этот самый Истад показался Америкой, потому что начинался он на «Y» — «Ystad», как «York»: пальмы, открытые авто, ковбои в темных очках. Потом мне не раз случалось возить туда говядину: желто-голубые бараки, рахитичные северные кустики и дождь, паралитики на своих колясках ездят с пледами на ногах.
Ну и произошла знаменитая сцена в истории моего личного кино: меня высаживают в этом зачуханном Свиноустье, и псих дарит мне целую пачку империалистической жевательной резинки «Дональд», надевает черные очки, красную бейсболку, становится точь-в-точь «мадэ ин заграница», и со смехом кричит мне:
— Welcome in USA, до встречи в Небраске! У-ха-ха-ха!!! — После чего закуривает «Мальборо» и становится, счастливчик, в колейку на паром.
А я остаюсь в Свиноустье. Среди песен летних детских лагерей. Практически без гроша. Само собой, голодная, уставшая и вся потная. Ну и не спавшая всю ночь, да и после хождений по мальчишечьей палате. Никогда раньше я не видела моря, но вместо того, чтобы побежать к нему, я встала к трабантам и малюхам
[65]
, ожидавшим в километровой очереди на пограничном переходе Свиноустье-Альбек. Я лазила среди машин. Вдоль границы тянулся базар, продавали еду. Конечно, не только, еще и ножи-выкидухи, отвертки и калькуляторы на солнечных батарейках, но мне так хотелось есть! Никак не получалось обмануть голод с помощью жвачки «Дональд». Сколько же там было вафельных рожков со взбитыми сливками, сколько мороженого, сколько жареных колбасок!
Поехала я автостопом в Мендзыздрое с надеждой устроиться где-нибудь мыть посуду при ларьке с вафельными рожками. Но уже тогда меня потянуло на море. А там начало сезона, детишки орут, бабы сидят в пляжных корзинах, мажут свои жировые отложения подделками подделок, а среди всего этого, среди звуков «Лета с радио», танцуют три зверька: Лисенок, Мышонок и Тигренок. Верховодит ими четвертый, с полароидом на шее, по кличке, как потом оказалось, Утенок. Семь лет условно. Который без передыху болтает, рот у него не закрывается ни на секунду. В оранжевых плавках с надписью на заднице «Спасатель». Утенок — подонок, классика приморской уголовщины. Поднес ко рту белый мегафон и гонит пургу:
— Дорогие мамы, ну же, решаемся! Японские игрушки, единственные в Польше! Тигренок, импорт, мэйд ин Джапа́н, всего за двадцатку можно нащелкать сколько хочешь, прижаться можно и за так, а вот фотки, к сожалению, за плату, мама, мама, мама, не видно тебя, мама, не шевели головой, папу попросим полевее, и всё, порядок, не больно было? Очень хорошо, уникально, ой, мама, мама, мама, немножечко еще, улыбочка, чик!
Снимок выходит из полароида, и сразу все заулыбались: ой, а вон я!
Села я на дюне, на свитер, за неимением одеяла. А эти три сукиных сына всё прыгают с ноги на ногу в дутых свои костюмах. Точно три космонавта после посадки на лунную поверхность этого пляжа. Точно три мушкетера. Позволяют детишкам подержаться за пружинно задранные хвосты. Кланяются до земли, потому что со сгибанием у них проблемы в этих будто наполненных изнутри воздухом костюмах. Как меня в тот момент могло интересовать холодное и невзрачное море, когда здесь Утенок с золотым символом доллара на волосатой груди и с прической, уложенной гелем, строит глазки умиляющимся мамашам, когда здесь Тигренок, и что хуже всего — Лисенок. Стало быть, правильно сказал мне псих-дальнобойщик: получается, что подбросил-таки меня в американский штат Небраска!
Я подошла сделать себе фотку, а Уточка сразу вылил на меня поток красноречия, какая, мол, барышня, поставил меня, попросил улыбнуться, Мышонок обнимает похотливой лапкой, Лисенок сладострастно схватил за попку, Утенок тоже меня обнимает и по карманам шарит, делает снимок, за деньжатами лапу свою волосатую тянет. Тогда я, идиотка, отдала ему, миллионеру, те последние, которые тогда еще оставались у меня на единственный рожок. А он еще скривился: дескать, что так мало? Я, пристыженная, тогда убежала, но решила, что надо выследить, где они живут в этих Мендзыздроях, и забрать у них деньги. Потому что он тоже украл у меня из кармана заграничную пудреницу, за которую мы бились с Лысой. Очень уж меня заводило узнать, кто там сидит в этих зверушках. Кто меня так сладострастно прихватил? Какой такой милый паренек? А может, женщина сидела внутри? Капралиха какая-нибудь, наверное? Нет! Все-таки я представляла себе Мышонка как милого мальчика.
Они держались у главного входа на пляж, там, где самое большое скопление родителей с детьми. А я уже заметила, как Утенок элегантно одну мамашу освободил от кошелька. В том смысле, что зверушки танцевали, а Утенок собирал всю семью по возможности подальше от их одеяла. Если кто-то оставался сторожить, он подгонял: а бабуля что у нас? Не хочет быть на снимке? Много еще жизни у бабули осталось? А так будет приятное воспоминание! Ну-ка, улыбочку и к нам! А когда все замирали на фоне зверушек, он продолжал вешать лапшу, и опять что-то его не устраивало, и опять надо было поправить надувной спасательный круг с надписью «Мендзыздрое 1987»… И опять зверушки их обнимали, ласкали, а если кто-нибудь захотел бы вернуться на свое одеяло, то ласково, но решительно придерживали. Куда это вы? Снимок еще не сделан, фотография с Балтики, так что пока, пожалуйста, бляйбен
[66]
и улыбочку.
В это время другой, совершенно неизвестный им тип, крал с покинутого всеми одеяла всякую дребедень. Вот так… Я уже знала, что должна идти за ними хоть на край света! Я повелась с первого взгляда, и это была чувственная любовь. Сначала мне подмигнула его золотая щиколотка, потом — палец ноги. Он являлся пульсациями, как атом под микроскопом. Как он выглядел? Он не выглядел, он поблескивал, как подвижный золотой слиток! Пусть небольшой, но мускулистый (хоть и не слишком большие мускулы, но, что называется, при теле и жилистый). Лет семнадцать, и каждый годик сидел в нем отдельно и смеялся. Загар цвета кофе с молоком… И из этих переливов всех оттенков коричневого на его плоском животе вырастала золотая дорожка любви… очень светлые волосы, к тому же выгоревшие на солнце, как мелированные, улыбка, как — эх, короче — бог пляжа, одетый только в маленькие — с рисунком в доллары — и лавочки обтягивавшие попку, эти два пингпонговых шарика. Что еще из одежды? Только зубы и эти его …надцать лет! Засунул пачку «Мальборо» себе в плавки, надписью наружу. Золотая цепочка на шее. Татуировки из хны — сплетенные змеи, на щиколотках. Ямочки на щечках. Тип мальчика, который утех, кто в теме, идет под названием «мясо косули» или «миниатюрка», тип, наделенный очарованием и, хоть этот мальчик обычно оказывается шельмой, ох, шельмой, сердце твое он завоевывает сразу!
