На всякий случай мы присмотрелись и прислушались, но ничего не обнаружили. Комната по другую сторону холла была обставлена как гостиная – с обычными для нее стульями, шкафчиками, тюлевыми занавесками на окнах и тремя огромными, похожими на папоротник растениями в керамических горшках.
Здесь было немного прохладнее. Термометр показал двенадцать градусов. Меньше, чем на кухне. Это могло не означать ничего. А могло говорить о многом – кто знает… Я закрыла глаза, сосредоточилась и приготовилась слушать.
– Люси, смотри! – прошептал Локвуд. – Здесь мистер Хоуп!
У меня екнуло сердце. Я резко обернулась, наполовину вытащила из ремешков рапиру, но увидела лишь Локвуда. Он рассматривал стоящую на столике возле окна фотографию, подсвечивая ее фонариком – изображение на фотографии было ограничено ярким кружком золотистого света.
– И миссис Хоуп тоже здесь, – добавил Локвуд.
– Идиот! – разозлилась я. – Еще секунда – и я бы проткнула тебя рапирой.
– Не ворчи, – хмыкнул он. – Лучше взгляни сюда. Ну, что скажешь?
На фотографии пара седых пожилых людей стояла в саду. Женщина – миссис Хоуп – была точной повзрослевшей копией своей дочери, с которой мы имели удовольствие познакомиться сегодня вечером. Круглое лицо, опрятная одежда, ласковая улыбка. Невысокая. Голова миссис Хоуп едва доходила до груди стоявшего позади нее мужчины. Он был высоким, лысеющим, с покатыми округлыми плечами и большими нескладными руками. Он тоже широко улыбался. Мистер и миссис Хоуп держались за руки.
– Счастливая пара, не правда ли? – сказал Локвуд.
Я нерешительно кивнула:
– Однако для появления Гостя Второго типа должна быть причина. Джордж утверждает, что появление призрака Второго типа означает, что кто-то кому-то что-то сделал.
– Да, но у Джорджа мрачный склад мыслей. Кстати, нужно найти телефон и позвонить ему. Я оставил для него записку на столе, но он наверняка будет о нас волноваться. Но вначале давай закончим осмотр.
Никаких следов свечения смерти в этой маленькой гостиной Локвуд не обнаружил, я тоже ничего не услышала, и на этом осмотр первого этажа можно было считать законченным. Ну что ж, это могло означать только одно: то, что мы ищем, находится на втором этаже.
Стоило мне поставить ногу на нижнюю ступеньку лестницы, как знакомый стук возобновился. Поначалу он был таким же тихим, как раньше, – тук-тук-тук, словно кто-то стучит ногтем по столу или где-то далеко забивают гвоздик в стену. Но когда я стала подниматься по лестнице, с каждой новой ступенькой этот стук становился все громче, все настойчивее. Я сказала об этом Локвуду, который бесформенной тенью тащился у меня за спиной.
– И становится все холоднее, – сказал он.
Локвуд был прав. С каждой ступенькой температура падала – девять градусов, семь, шесть. При этом мы поднялись лишь до середины лестницы. Я приостановилась, окоченевшими пальцами подтянула повыше молнию на куртке, всмотрелась в темноту перед собой. Лестница была узкой, тьма здесь стояла кромешная.
Весь верхний этаж дома был погружен в густую непроглядную темень. Мне страшно захотелось хоть на секунду включить фонарик, но я сдержалась. После вспышки света я бы только окончательно ослепла. Положив одну руку на эфес рапиры, я продолжила медленно подниматься по ступенькам. Стук стал еще громче, а от холода начало пощипывать лицо.
С каждой новой ступенькой стук усиливался, становясь все страшнее и невыносимее. Температура продолжала падать. Было шесть градусов, стало пять. Потом четыре.
Утонувшая в темноте лестничная площадка казалась мне каким-то странным, бесформенным пространством. Слева от меня, словно ряд громадных зубов, тянулись, нависая над моей головой, белые стойки перил.
Я добралась до последней ступеньки, поставила ногу на лестничную площадку…
И стук немедленно оборвался, резко навалилась тишина.
Я взглянула на светящийся циферблат своих часов: четыре градуса. На одиннадцать градусов холоднее, чем на кухне. Я чувствовала, как мое дыхание превращается в пар.
Мы были очень близки к цели.
Локвуд протиснулся мимо меня, на секунду включил фонарик, чтобы осмотреться. Оклеенные обоями стены, закрытые двери, мертвая тишина. Чья-то вышивка в тяжелой раме – выцветшие нитки, выведенные детской рукой буквы: «Милый отчий дом». Вышивка сделана много лет назад, когда дома еще оставались милыми и безопасными и над детскими кроватками не подвешивали железные сетки. Вышивку сделали до того, как возникла Проблема.
Лестничная площадка напоминала по форме букву L – мы с Локвудом сейчас стояли в нижней широкой части, а дальше длинная ось коридора поворачивала, уходя параллельно лестничному маршу.
Пол здесь был деревянный, полированный. В коридор выходило пять дверей: одна была справа от нас, вторая прямо перед нами, еще три располагались с равными интервалами вдоль длинной оси. Все двери были закрыты. Мы с Локвудом тихо постояли, присматриваясь и прислушиваясь.
– Ничего, – наконец сказала я. – Как только мы сюда поднялись, стук прекратился.
– И никаких следов свечения смерти, – добавил Локвуд. По тому, как Энтони тяжело выговаривает слова, я поняла, что он испытывает мелейз – странную заторможенность и тяжесть во всем теле. Такое состояние наступает, когда оказываешься близко к Гостю.
– Леди проходят первыми, – вяло сказал Локвуд. – Давай, Люси, выбирай дверь и открывай.
– Ну уж нет. Вспомни, как я открыла дверь в том приюте для сирот и что из этого вышло.
– Но тогда все закончилось хорошо, верно?
– Только потому, что я успела пригнуться. Ладно, пусть будет вот эта, но только первым заходишь ты.
Я выбрала самую ближнюю дверь, ту, что была справа. Локвуд открыл ее. За дверью обнаружилась ванная комната – в луче фонарика ослепительно сверкнула кафельная плитка на стенах. Кроме большой белой ванны здесь стояли раковина и унитаз, а в воздухе висел аромат жасминового мыла. Ни я, ни Локвуд не почувствовали ничего примечательного, хотя температура в ванной комнате была такой же низкой, как на лестничной площадке.
Локвуд открыл следующую дверь. За ней оказалась большая спальня, превращенная в захламленный кабинет – наверное, самый захламленный во всем Лондоне.
Луч фонарика выхватил из темноты тяжелый деревянный письменный стол, стоящий возле занавешенного окна. Впрочем, самого стола почти не было видно под грудой наваленных на него бумаг. Другие бумаги были кучами разбросаны по всему полу. Настоящий свинарник. Три четверти дальней боковой стены занимали ряды беспорядочно заставленных книжных полок. Еще в комнате были шкафы, старое кожаное кресло возле стола – и запах, слабый запах мужчины. Я различила в нем аромат лосьона после бритья, след табака и даже нотку виски.
Холод стал зверским. Термометр на моих часах показывал всего два градуса.
Я осторожно пробралась между кипами сваленных на полу бумаг к окну и раздвинула занавески – с них полетело столько пыли, что я невольно закашлялась. Комнату залил слабый свет, долетавший из горевших окон домов, расположенных за садом, на другой стороне дороги.
