Я зажгла спичку и поднесла ее к кончику промасленного запального шнура. Вспыхнула искра, по шнуру побежал огонек. Локвуд сбросил в колодец наши цепи и серебряные печати. Вернулся назад, выхватил у меня банку со вспышкой и крикнул что есть силы:
– Беги, Люси! Беги к лестнице!
Но я не могла тронуться с места. Меня по-прежнему неудержимо тянуло к колодцу. Я чувствовала себя попавшей в смолу мухой, у меня не было сил даже повернуться.
Теперь Гости целиком вышли из стен и со всех сторон двинулись к нам. Два призрака почти добрались до Джорджа, который по-прежнему скорчившись сидел на полу. Остальные призраки направлялись к нам – под истлевшими капюшонами стали видны их белые костяные лица с темными провалами глазниц, с оскаленными в вечной ухмылке зубами. А крик становился все сильнее, перейдя все мыслимые границы.
Локвуд встал на край колодца, держа в руке серебристый цилиндр. Бикфордов шнур на нем догорел почти до самого конца.
Мгновение – и он швырнул цилиндр в колодец. Огонек шнура мелькнул в темноте и исчез.
Локвуд обернулся. Я увидела его изможденное бледное лицо, встретилась взглядом с его темными глазами.
Тени в капюшонах подобрались к нам уже почти вплотную.
Затем крик резко оборвался, призрачные тени замерли, и в этот миг весь мир взорвался и исчез в беззвучной ослепительной вспышке безжалостного белого света.
23
Я очнулась неожиданно, от боли. Открыв глаза, какое-то время я видела перед собой своих сестер, и Локвуда, и Аннабел Вард в красивом летнем платье с оранжевыми подсолнухами. Все они улыбались мне, и я отчетливо видела каждого из них, летящих надо мной на чем-то вроде облака. Их фигуры по краям слегка сливались друг с другом.
Я нисколько не обрадовалась, увидев их всех вместе, и мрачно наблюдала, как эти фигуры расплываются, бледнеют и исчезают, оставляя меня одну в каком-то холодном темном месте. Голова раскалывалась от боли.
Тьма вокруг меня не была непроглядной, ее слегка разгоняло какое-то серебристое сияние.
Стояла тишина, но не абсолютная. В ушах стоял звон – высокий, тонкий, похожий на комариное жужжание.
Услышав этот звон, я обрадовалась – это означало, что у меня болят уши, а раз у меня болят уши, то я жива и не нахожусь там, где царят вечная тишина и покой. Не нахожусь на дне колодца.
Помимо звона в ушах я начала ощущать резкий запах дыма и сгоревшего пороха, почувствовала противный химический привкус во рту. Поняла наконец, что лежу, прижавшись одной щекой к холодному жесткому камню.
Я попробовала пошевелиться – и застонала. У меня было такое ощущение, будто я снова выпрыгнула из окна дома Хоупов – как и тогда, каждый мускул кричал от боли. Еще я чувствовала, что мои волосы и обнаженные участки кожи покрыты чем-то вроде пыли. Собравшись с силами, я заставила себя приподняться.
Я сидела в дальнем углу той ужасной подземной комнаты, заброшенная сюда взрывной волной. Лоб был липким от крови. На мне – как и на всем здесь – был слой белесого пепла, продолжавшего висеть в воздухе. Я закашлялась, сплюнула забившуюся в рот пыль. От кашля голова разболелась еще сильнее.
Из отверстия колодца в центре комнаты медленно поднимался столб белесого дыма. Он был подсвечен серебристым светом, идущим откуда-то из глубины колодца, – этот жуткий свет пульсировал и мерцал. Где-то в глубине каменной кладки все еще вибрировали волны, вызванные мощным взрывом магниевой вспышки.
Невысокий бордюр вокруг колодезного отверстия лишился нескольких кирпичей, от края бордюра через всю комнату по полу образовалась щель, а сам пол слегка вздыбился.
В том месте, где трещина дошла до стены, каменная кладка расшаталась. Несколько камней вывалились на пол, остальные торчали из стены под небольшим углом. Весь пол был усыпан мелкими каменными обломками и кирпичной крошкой. И не только пол, но и лежащие на нем тела.
Три покрытых пылью тела. Три тела, разбросанных произошедшим внутри колодца взрывом. Три неподвижных тела – вот что самое страшное.
Ну, с одним из этих тел вопросов не было – тот несчастный мальчик из агентства «Фиттис» лежал здесь уже много лет.
Но Локвуд и Джордж…
Я медленно поднялась на ноги и пошла, держась рукой за стену. Меня подташнивало, голова кружилась, но в целом я чувствовала себя намного лучше, чем в те минуты, когда умирала от ужасающего крика. Психическая атака, которой я подверглась, образовала в моей памяти провал, я чувствовала себя опустошенной и слабой, как человек, впервые поднявшийся с постели после долгой болезни.
Ближе всех ко мне был Джордж. Он лежал на спине, раскинув в стороны руки и ноги – так любят валяться в мягком снегу дети. Джордж был без очков, одна рука у него кровоточила, но он, пусть тяжело, но дышал. Я видела, как поднимается и опадает его живот.
Я добралась до него, опустилась рядом на колени и позвала:
– Джордж!
Он застонал, закашлялся и ответил, не открывая глаз:
– Поздно. Слишком поздно… Оставьте меня. Дайте мне поспать…
Я, как смогла сильно, встряхнула его, потом ударила по щеке и громко сказала:
– Джордж, ты должен проснуться и встать. Джордж, пожалуйста. Ты в порядке? Что у тебя болит?
Он открыл один глаз:
– Уф! Эта щека была единственным местом, которое не болело.
– Эй, взгляни, твои очки, – я вытащила их из пепла и положила ему на грудь. Одно стекло на них треснуло. – Теперь давай поднимайся.
– Что Локвуд?
– Не знаю.
Локвуда я нашла на противоположном конце комнаты. Он лежал на боку, одна сторона распахнутого пальто казалась большим сломанным крылом. Он лежал очень тихо, и мне это не понравилось, как и то, что его покрытое слоем пепла лицо было спокойным, белым и гладким как у гипсовой статуи. Его ударил по голове отлетевший от стены камень – волосы в этом месте были испачканы кровью. Я опустилась на колени, смела рукой пепел с его лба.
Локвуд открыл глаза. Взгляд у него был невидящий, отрешенный.
Я кашлянула:
– Привет, Локвуд.
Глаза его медленно сфокусировались на моем лице и в них промелькнуло узнавание.
– А, это ты… Люси, – Локвуд моргнул, закашлялся, завозился, пытаясь сесть. – Да, Люси. А я уж думал, что ты… Неважно. Как ты, Люси? С тобой все в порядке?
– Да, я в порядке, – ответила я, быстро поднимаясь на ноги.
Наблюдавший за этой сценой сквозь свои треснувшие очки Джордж недовольно заметил:
– Вижу, вижу.
– Что? Что ты видишь? Ничего не произошло, – сказала я.
– Вот именно – ничего. А где же пощечина ему? Почему ты его не трясла как грушу? Вот она, твоя политика двойных стандартов.
