— Неужели есть опасность и подобного исхода? — ужаснулся принц.
Сударь капитан задрал подбородок и с наслаждением поскрёб ногтями изрядно отросшую щетину; заметно было, что под ногтями уж черным-черно. Кави очередной раз возблагодарил суров за эльфийскую безбородость.
Впрочем, эльф и без того испытывал острую нужду в омовении.
— Ну… — протянул Немец, неприятным взглядом осматривая ладонь, — с гигиеной вашей я пока толком-то не ознакомился, но наблюдение одно имею. Вроде как есть надежда до бати твоего продержаться.
— В этом нет нужды, — сказал Содара несколько резче, чем, вероятно, следовало, — покамест Лорд-Хранитель Варты — я; и я уполномочен решать подобные вопросы самостоятельно.
— Горжусь тобой, — сообщил сударь капитан, — только лучшие-то маги, говоришь, в поход ушли?
Молодой принц, признавая правоту собеседника, кивнул и отвернулся. Кави мало что не телесно чувствовал его желание загладить вину пред императором. И не из страха, нет: подобное предположение мог бы выдвинуть лишь явный глупец. Содарой двигало чувство ответственности.
«Он будет прекрасным правителем», подумал эльф, «наследник по крови, человек…»
Многажды лучший правитель, нежели удалось сделаться самому Кави.
— Ты полагаешь, нам следует избрать тактику выжидания? — спросил Содара, оглаживая холку своего жеребца. Кони ощутимо волновались от предчувствия скорого отдыха.
— И стратегию, — кивнул Немец, похлопывая себя по карману с ларцом, — четырнадцать.
Лицо Содары еле заметно исказила гримаса душевной муки, и Кави почувствовал себя должным прийти на выручку принцу:
— До возвращения императора Адинама Доброго осталось четыре дня, — сказал он, подгоняя коня.
С тех пор, как сударь капитан всё же настоял на включении эльфа в «ближний круг», Кави отнюдь не злоупотреблял своим правом на участие в совете. Впрочем, он вполне сознавал, что даже успей завоевать некий авторитет в глазах принца — тот всяко не мог не отнестись к подобной осведомлённости с извинительным недоверием.
— И с чего ты так решил… эльф? — скептически поинтересовался Содара, вздёргивая подбородок.
— Он тебе расскажет, — немедля вмешался сударь капитан, еле заметным движением головы указывая на сопровождающих всадников. — Потом. Если захочешь.
— Гонец с известием о славной победе прибудет не далее как завтра, ранним утром, — понизив голос, сказал Кави. — Уверен, Ваше Высочество более чем в состоянии самостоятельно решить, требуют ли несколько часов преимущества в осведомлённости существенных мер секретности.
Несколько мрачных мгновений Содара, хмурясь, пытался определить, не скрывается ли в словах его недавнего повергателя тайной насмешки, но, разумеется, таковой не обнаружил и ограничился неопределённым кивком.
Кави, безусловно, и в голову не пришло бы смеяться над Содарой. О нет; эльфом двигало искренное желание хоть немного облегчить груз ответственности, упавший на плечи молодого принца столь внезапно. Конечно, отчасти к сему рыцарскому порыву примешивалось желание оказаться в известном смысле гонцом, принесшим благую весть… эльф отчётливо сознавал, что как мечник заслужил уважение; но не дружественность, увы, отнюдь не дружественность.
И всё же, всё же… первостепенное значение теперь имел совсем иной вопрос: кому достанутся чудесные пилюли сударя капитана.
Возможность исцеления немногих избранных лишь острее подчёркивала безысходность положения всех остальных. Тако же при глубоко неправедном общественном устройстве богатство некоторых лишь подчёркивает скудость многих…
— Да у нас-то так же, — зевая, резюмировал капитан, — сто семей в жиру утопли, а остальные с голодухи мрут.
— Но, как я понял, — с сомнением заметил Кави, — Земля достигла многажды большего изобилия и могущества, нежели мой мир?
— И что толку? Этим — всегда мало. У нас вон тоже некоторые: «когда ж они нажрутся, когда ж они нажрутся…»
Капитан потянулся всем телом, расправил руки. Потряс затекшими ладонями.
— Никогда, — сказал он, вставая. — Никогда они не нажрутся. Потому что у них смысл жизни — жрать. И гадить.
Он покачался на месте, разминая ступни.
— Ходу, Кави. Уже должно подействовать.
— Увы, — довольно уныло пробормотал эльф, шагая вслед за Немцем, — сомневаюсь, чтоб меня допустили к общению с принцессой.
Человек рассмеялся:
— Меня-то допустят. Расскажу потом.
Вот так, капитан. Поединки поединками. Впрочем, ты б сеструху за чучмека тоже не отдал бы, а? Это Кави повезло ещё, что эльф — орка бы так точно…
Вообще, забавно тут у них с нацменьшинствами. Угнетать не угнетают, а и воли не дают. Тех же эльфов, например, — даже городских, — ни в армию, ни тем более в гвардию не берут.
Он откинул полог палатки, прищурился, привыкая к свету, и огляделся.
Деревянных двухэтажных бараков, где раньше располагались гвардейские казармы, на всех, конечно, не хватило. Армейцы быстро и деловито отгородили рогатками дополнительную территорию, разбили шатры, выставили посты.
Гвардейские тройки сперва специализировались по более тонкой работе — филонили. Товарищ Содара, однако, быстро зарядил шороху, и профитилённые дворянчики взбодрились.
Из Нагары потянулась тоненькая струйка добровольцев. Или «добровольцев» — при грамотном подходе разница чисто номинальная. Прибывали, в основном, ремесленники, чиновники, маги из Академии. Форменная чернота лагеря разбавилась зелёными, жёлтыми, тёмно-алыми и прочими разноцветными робами колдунов. Изнеженную волшебную публику селили в казармах, чиновников — по палаткам, работягам не досталось даже тряпичной крыши.
Никто, впрочем, не роптал.
Хотя паники в городе пока не наблюдалось, скрыть от горожан какие-то серьёзные нелады было невозможно. Прежде, чем Лорд-Хранитель спохватился, — и затребовал консультации у докторов Академии, — зараза успела распространиться достаточно широко. Да даже и прими Содара какие-то меры… какие? ничего он сделать-то не мог. Кроме того, что сделал.
Толковый мужик, подумал капитан. Молодой просто.
И эльфов не любит — но эльфов-то здесь никто не любит, даже сами эльфы.
Удачно, конечно, вышло, когда гонец от папы Адинама прибыл в точно указанное Кави время. Люди вообще любят, когда им что-нибудь хорошее предсказывают — а уж если ещё и сбывается…
— Не положено, — зыркнул на Кави здоровенный гвардеец, перекрывший своей бронированной тушей проход к лазарету. Принцессу Севати, спешно и в глубокой тайне привезённую из города, разместили именно там.
— Он со мной, — сказал Немец, не сбавляя шага.
С прохода туша не сдвинулась, но приобрела на редкость своеобразный изгиб: капитану гвардеец демонстрировал опаску и уважение, а Кави — тоже опаску, но ещё и презрение. Конструкцию увенчивала трепетная готовность умереть, но не пропустить кого бы то ни было к принцессе.
