— Ты не веришь в это? — смотрю на него во все глаза.
— Почему же? Я знаю наверняка, бешенство есть. Вот только суть его не все осознают. Знаешь что здесь? — он постучал пальцем по документам.
— Записи об экспериментах надо мной.
— Здесь подробное описание твоей уникальности, — вновь усмехнулся он. — Когда к ним в руки попала твоя мать, ее долго изучали. В одном из экспериментов она потеряла слишком много крови, слишком много для человека. Но люди посчитали, что ее жизни грозит опасности и сделали ей переливание. До них дошло, что ее организм отторгает человеческую кровь. Лейкоциты нашего организма вели активную борьбу с лейкоцитами крови людей. Тогда они начали колоть ей различные препараты. В это же время было решено запустить очередной эксперимент, в ходе которого она забеременела. Один из наших, совсем еще юный оборотень, абсолютно здоровый. Она уже была больна бешенством. Но даже тогда она, не позволяла себе обернуться, так же как не позволяла сделать это твоему отцу. Вот только в конце бешенство взяло верх, и она убила твоего отца.
Он говорил пустым, ничего не выражающим голосом, а я боролась с подступившей тошнотой.
— Препараты начали действовать, ослабляя ее иммунитет, а заодно и твой. Знаешь, у оборотней в голове есть защитный механизм, мы никогда не подпустим к себе больного бешенством сородича. Ведь нам нужно здоровое потомство, а от бешенного вероятность выносить здоровых щенков пятьдесят на пятьдесят. Но ты была заражена в утробе. Они всего лишь заблокировали один единственный гормон, и все пошло не так! Ты знаешь, что сейчас ты не стабильна? Это уже не бешенство, это нечто новое. После твоего рождения, ты спокойно относилась к переливанию людской крови. Потрясающе, оборотень имеющий врожденный иммунитет к бичу нашего вида.
Мне очень не понравился блеск в его глазах.
— Это обратимо?
— Нет. Вполне возможно, что еще и по наследству передается.
— А что насчет нестабильности?
— Ты оборотень, Детка. Оборотень должен оборачиваться. Иначе мозг не выдержит перегрузки.
— Но я не оборачиваюсь, — резонно замечаю я.
— Это поправимо.
Я хотела спросить, каким образом, но спросила другое.
— Откуда ты столько знаешь?
— Одно время довольно плотно изучал вопрос Бешенства. Мой отец убил слишком много людей, после того как пропала мама.
Я вздрогнула, почувствовав горечь в его голосе. Оказывается, злодеи тоже страдают.
— Что с твоей мамой?
— Люди, — мотнул он головой.
И его семья была разрушена людьми.
— Как ты собираешься заставить меня обернуться?
— Позже узнаешь, мне не хватает данных. Наша общая знакомая Ирина, прежде чем похитить тебя, выкрала из медицинского Центра Назарова результаты анализа твоей крови и перенаправила моим людям.
— Как? — удивилась я. — Там настолько плохая охрана?
— В Центре работает ее отец.
Как же все просто! По идиотский элементарно!
— Ты тоже будешь ставить на мне эксперименты? — тихим голосом задала я вопрос, чувствуя, как необычайно яркое чувство ярости наполняет меня.
— Я этого не говорил, — настороженно отвечал Дмитрий.
— Никаких больниц, — тихо говорила я, сбиваясь периодически на шипение. — Никаких экспериментов. Если ты попытаешься передать меня кому-нибудь из ваших деятелей науки, я убью тебя своими руками.
— Детка, я не отдам тебя никому, — он поднялся со стула и подошел ко мне, пристально глядя в глаза. — Никакому другому оборотню ты не достанешься. Ни как материал для эксперимента, ни как женщина. Никому.
В его голубых глазах полыхал священный огонь одержимости.
* * *
На рассвете мы покинули уютный домик.
После разговора с Дмитрием, я долго размышляла на тему собственных желаний. Вопрос стоял ребром. Оставаться гордой или живой? По всему выходило, что жить мне хочется больше, чем оставаться гордой. Надолго ли?
Перед отъездом, проявила характер и настояла на встрече с женщиной в подвале. Мне нужно было убедиться, жива ли она. Жива. Вздохнув с облегчением, незаметно сунула ей в руку клочок бумаги. Надеюсь, она исполнит мою просьбу, придя в себя.
Записку я написала тайком от Дмитрия. Это было не сложно, всего-то и требовалось, что выставить его из дома под благовидным предлогом, коим послужил голод. За домом стоял маленький сарай с курятником, куда и направился Дмитрий добывать нам еду. Ручку и бумагу нашла легко. Уговорить Дмитрия допустить меня к женщине, было гораздо труднее. В подвал он спустился со мной, но не стал возражать, когда я решила проверить пульс уж несчастной.
План был откровенно никудышным, слишком много различных «если». Например: «если ее не убьют, после того, как мы уедем». Но попытка не пытка, не так ли?
Кстати обувь мне так и не предоставили. Дима предпочитал носить меня на руках. Словно куклу.
— В детстве не наигрался? — съязвила я.
— Так меньше шансов, что ты сбежишь, — последовал благодушный ответ.
Наивный! Я закатила глаза, показывая свое отношение к подобным мерам предосторожности. Судя по всему, он не в курсе моей лесной прогулки в далекой Сибирской тайге.
— От волка не сбежишь, — буркнула я.
— Хорошо, что ты это понимаешь, — улыбнулся он.
— В туалет меня тоже на руках носить будешь? — недовольно смотрю на него.
— Конечно, — серьезно кивнул он.
Как оказалось, он не шутил.
— Поставь на землю! — орала я, когда подобное произошло впервые. — Отпусти немедленно, я сама дойду!
— Ты босиком, — спокойно парировал Дима.
— Ненормальный! Псих! Да что б ты провалился, волчара блохастая! — извивалась я.
Плевать на жизнь, гордость на первом месте!
— Детка, на нас люди смотрят, — веселился он.
— Да хоть инопланетяне! — рявкнула я особенно громко.
Народ в придорожной кафешке, куда мы заехали пообедать, стыдливо отвернулся.
— Не вертись, Детка, не хотелось бы тебя уронить. Пол грязный, — сокрушался он.
На самом деле, ему нравилось происходящее.
Пока мы ехали в машине, я старательно игнорировала все его попытки завести беседу. Молча пялилась на дорогу, всем своим видом давая понять, насколько я несчастна, что, кстати, не далеко от правды. Я скучала по дяде, и довольно часто размышляла о Саше.
Полное игнорирование его персоны с моей стороны, Дмитрия ввергало в отчаяние, вплоть до тихой ярости. Так что сейчас, в момент небывалого всплеска активности в моем исполнении, Дима просто млел от счастья. По крайней мере, именно это чувство было написано на его наглой смазливой роже.
