— Все хорошо, Ру, — он схватил меня за руки и за ноги, с трудом удерживая мое тело в горизонтальном положении. Судя по всему, ему не раз приходилось проделывать подобный трюк, чувствовалась сноровка. Меня ломало еще минут десять, после чего боль схлынула так же внезапно, как и пришла.
— Саша, — вновь позвала я, выплюнув таки злосчастный ремень.
Говорить не хотелось потому как, сил на лишние движения попросту не хватало.
— Да, маленькая.
— Саша, передай дяде, что я его люблю, — шепчу я, чувствуя, как уплывает сознание.
По-моему с пафосом я переборщила, слишком много драматизма для меня одной. Вот и Сашу перекосило от моих слов.
Но уже через мгновение мне было не до сценического образа.
Я теряла сознание от боли, и приходила в себя от еще большей агонии. Каждый раз я молила о помощи и с тихой надеждой ждала собственной смерти.
Павел Николаевич пытался хоть как-то помочь в первое время, пичкал меня обезболивающим, зачем-то кормил транквилизаторами и крепко привязывал к кровати. Но все было напрасно, таблетки не помогали, боль не проходила, а тело ломало с большей интенсивностью. Через час я уже не могла говорить, через два у меня не осталось ни одной целой кости, через три появилась бешенная регенерация и я поняла, что просто так не умру. Через четыре все началось сначала. На пятый час я сломала кровать. Да, оказывается эту махину из чистого дуба можно сломать.
На шестой час я начала вести себя не адекватно, попыталась наброситься на врача, и покусала Сашу. В моменты просветления, я просила о помощи, я умоляла Сашу спасти меня, часто звала дядю. Реальность воспоминания, все смешалось в моей голове. Иногда мне казалось, будто я все еще в больнице, где мое тело в очередной раз окутали странными проводами, по которым пускают ток. А иногда мне снился Дима. Его я обещала забрать собой.
— Саша, — чуть слышно шептала я.
Он всегда был рядом.
— Что маленькая? — его образ расплывался перед глазами.
— Я твоя Улла? — мои губы почти не шевелились, и шепот был на грани слуха, но оборотню и этого хватило.
Нужно успеть сказать до того, как накроет новый приступ.
— Да.
— Для Улы волк готов на все? — Господи, дай мне сил.
— Конечно, маленькая, — мне было плевать на его ласковый тон, я его почти не видела.
— Если любишь — убей меня.
Не успеваю, легкий, еле ощутимый спазм становится первым предупреждением.
— Что?
— Пожалуйста.
По истечению восьмого часа, я научилась прятать собственное сознание от боли. Всего-то и нужно было вспомнить, каково это быть сумасшедшей. Не видеть, не слышать, не существовать. Заменит свою суть чем-то другим.
В следующий раз я очнулась в том самом подвале, голая, лежащая на новеньком ватном матраце, прикованная цепью к стене. Откуда у Саши кандалы, я даже знать не хочу, хватит с меня факта их наличия.
— Ру, — позвал он.
Подвал был не то, что бы большой, скорее глубокий каменный мешок с минимальным освещением. Тепло и сухо, что еще для счастья надо?
— Где я? — хрипло интересуюсь.
— Под домом, — он сидел у противоположной стены, вытянув ноги.
— Зачем?
— Ты обращаешься, Ру. И твой оборот отличается от нормального.
— Что еще?
— Ты агрессивна. Опасна для окружающих.
И только тут я заметила огромную кровоточащую рану на груди у Саши. Металлический запах крови забивался в нос, распространяясь по всему подвалу.
— Как? — договорить попросту не хватило сил.
— Это сделала ты. Час три назад. И она даже не начала затягиваться, моя регенерация бессильна против твоего яда, Ру.
— Яда? — удивилась я.
Мыслительный процесс в конец мне отказал.
— Знаешь, почему оборотня может убить только оборотень? На наших зубах яд, наши укусы заживают значительно медленнее. Твои укусы вообще не заживают без спец-обработки.
Ой.
— Боже, я чертов монстр, — попыталась усмехнуться.
— В левом углу, под потолком камера ночного видения. Так я смогу наблюдать за тобой, и в случае чего прийти на помощь. Под камерой слепое пятно, там стоит ведро, — кивнул Саша в угол. Это что же, мой туалет?
— А это зачем? — показала глазами на цепь. Двигаться я не могу из-за боли и переломанных конечностей. По крайней мере, сознательно, что творит мое тело, пока меня нет, мне не ведомо.
— Прости, маленькая, — в голосе Саши не было ни капли сожаления. — Это для твоей же безопасности, вынужденная предосторожность. Когда ты обернешься, твоя физическая мощь возрастет в разы, и двери не станут препятствием. Тебе наверняка захочется выбраться, и без меня, а это недопустимо. Я буду кормить тебя два раза в день.
— Просто убей меня, — перебила я его.
— Нет, — его ответ был категоричен.
— Почему? Пожалуйста.
Он молча поднялся с пола и направился на выход.
— Ненавижу, слышишь?! Чертов псих, какого я вообще с тобой связалась?! — пыталась кричать я, что по понятным причинам не выходило.
Но Саша все прекрасно расслышал, жаль, только не отреагировал.
— Тебе больно, ты боишься — это нормально. Я понимаю, — сказал он, не оборачиваясь, и вышел, оставив меня одну во тьме.
Так начались одни из самых страшных дней моей жизни. Часами я слушала, как щелкают кости и лопаются связки с сухожилиями в моем причудливо изогнутом теле. Поднялась температура. А потом сознание уходило, внезапно возвращаясь в наивысший пик боли. Но самым неприятным была пожалуй регенерация, приносящая собой невыносимое чувство зуда растекающееся по всему телу под кожей.
И так час за часом, минута за минутой, секунда за секундой в кромешной темноте. В один прекрасный момент я пришла в себя, жуя огромный кусок сырого теплого мяса. Как только до меня дошло, что именно я с таким аппетитом рву зубами, меня тут же стошнило на пол.
Я пыталась отказаться от сомнительного удовольствия подобного питания. Но неизменно приходила в себя, жуя очередной кусок сочащийся кровью.
По распорядку кормления я могла определять количество суток минувших со дня моего заточения. Три дня.
На третий день мои руки покрылись шерстью, а пальцы украсили огромные когти. Полностью я еще не обращалась, но зато заметно окрепла и даже двигалась без видимых усилий в моменты, когда боль отступала.
На четвертые сутки я проснулась от чувства чего-то прохладного, ползущего по моему телу. Открыв глаза, увидела Сашу с влажной губкой в руках и стоящим рядом тазиком.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я хрипло.
