– Вы, наверное, хотите сделать заказ, – подсказал Рыба. – Могу показать каталог. Кроме того, вы можете проявить фантазию и заказывать всё, что вам заблагорассудится.
– Зачем фантазию? – как будто даже испугалась одна из женщин. – Не надо фантазию. Надо как у людей.
– Значит, чашка. Я угадал? Превосходно. Для кого? Как его имя? – Рыба поднялся с места и подошел к контейнеру, в котором хранился материал для лепки, потом повернулся к нему спиной и, не скрывая недовольного нетерпения, повторил:
– Для кого?
– Что значит – для кого? – заволновались посетители. – Для всех. Для семьи.
– Вы по очереди из одной чашки будете пить? – удивилась Наташа.
– Как пить? Что пить? – рассердился старик. – Думай, что говоришь-то. Как из такого можно пить? На полку поставим, любоваться будем, людям показывать будем.
– Весь смысл в том, чтобы пить из этих чашек, – высокомерно ответил Рыба. – Они поддерживают нужную температуру напитка. Хотите поставить на полку столичный сувенир – идите на набережную, найдите камень, закажите подставку, вам красиво выгравируют на ней дату и всё, что пожелаете.
– Ну, это… Это некрасиво так, – сказал один из зрелых мужчин, – мы же вас не хотели обидеть.
Наташа мельком взглянула на Рыбу – а он и не обиделся вовсе. Стоял, прижавшись спиной к контейнеру с материалом, сложив на груди руки, и, должно быть, воображал себя каким-нибудь лордом Байроном хрупкого мира.
– Я бы тоже хотела поставить дома в сервант такую чашку, – сказала Наташа, – но у меня никогда её не будет.
Посетители посмотрели на неё с сочувствием, но и с некоторой надеждой.
– Сделать чашку для тебя и отдать им? Невозможно, – резко ответил Рыба.
– Тебе ведь только имя нужно, да? – тихо спросила Наташа. Рыба кивнул.
– Вы поставите чашку в сервант и будете любоваться, верно? – подходя к старику, спросила Наташа.
– Сервант? – переспросила одна из женщин. – Что такое сервант? Где его достать?
– Это такое новое столичное слово. Куда вы поставите чашку?
– В зале, в горку.
– Ну вот, я и говорю – в сервант, в горку в зале. А кто купил эту горку? Или заказал?
– Моя прабабка! – с гордостью ответил старик. – Её звали Люкар! Она прожила двести шестьдесят лет, и у неё было пять мужей!
– Люар, – поправил Рыба. – «К» в этом имени не читается.
– Ещё чего! – сжал кулаки один из юношей. – Мы уважаем прабабку нашего деда! Мы произносим все буквы, которые написаны в её великом имени!
– Ну вот. Теперь мы знаем, кому делаем чашку, – констатировала Наташа. Юноша разжал кулаки. Остальные тоже оттаяли и заулыбались.
Рыба скептически прищурился, но всё же достал материал и инструменты, и принялся за работу.
Безродные жители окраин, как дети, следи за каждым его движением. Вскоре Наташа заметила и других зрителей – они прижались носами к прозрачной стене снаружи. Но Рыба как будто никого не видел, а может быть, и в самом деле целиком ушел в работу: после всех его выкрутасов будет неловко слепить подарок великой бабке кое-как.
В мастерской стало тихо-тихо. Только слышно было, как где-то на третьем этаже, в ресторане, отплясывают под весёлую музыку гости столицы.
Рыба накрыл руками уже почти прозрачную чашку и долго сидел, глядя куда-то перед собой, по-прежнему не замечая зрителей. Те затихли, готовые в любой момент разразиться либо аплодисментами, либо презрительным свистом. Либо – качать, либо – разорвать.
«Только бы у него получилось! – повторяла про себя Наташа. – Пожалуйста, пусть у него получится! Зачем я только вмешалась? Кто меня просил?»
Рыба вздрогнул, как будто очнулся, и медленно убрал руки. На дне чашки загорелся призрачный язычок пламени, похожий на голубоватый огонь газовой горелки.
Зрители вздохнули, ахнули и зааплодировали.
– Ай да мастер! Ай да молодец! – твердили мужчины.
– Побольше, побольше заплати ему, дед, не скупись, – вторили женщины.
– Нельзя побольше, – остановил их Рыба. – Увеличится сумма отчислений в казну, и в итоге я получу не больше, а меньше. Давайте как положено.
Чашку упаковали в три расписных коробочки, каждую обложили тряпьём. Старик расплатился. Потом достал из кармана переливающийся всеми цветами минерал и положил на стол перед Рыбой.
– Это просто от нас. Закажи подставку. Дату выгравируй.
– Вы цену знаете этому камню? – вздохнул Рыба, отодвигая подарок.
– Конечно, знаю, – ответил старик и снова положил камень перед Рыбой, – сам и добыл. Сделай мне одолжение, а своей хозяюшке – колечко.
Тем временем женщины окружили Наташу и твердили на все лады:
– Как же тебя угораздило, подруга, с таким связаться? Наши-то парни и побойчее, и посвежее. Ишь, сапог столичный, чтоб его ветром унесло. Ну, суждено так суждено. Береги его – вон какой сердитый, небось, больной весь. Тут любой заболеет – такие штуки каждый день выделывать. А когда он тебе надоест – возвращайся. Окраина примет всех.
Рыба приложил ладонь к стене и выпустил безродных жителей – в мастерскую ворвались лихие песни и перестук каблуков. Приплясывая и напевая удалую песню, старик вместе со своим семейством отправился к следующему мастеру – по списку.
– Надо же – они меня увидели, и я их тоже. Неужели я и правда из этих, безродных? – Наташа даже расстроилась.
– У них же праздник, – напомнил Рыба, – а когда у них праздник, они пьют своё пиво, сваренное из зёрен, запрещённых в столице и срединных городах. Но безродным можно пить это пиво там, где застал их праздник. Говорят, что стоит им выпить слишком много – и они начинают видеть то, чего нет.
– Значит, меня нет?
– Значит, то, что они видят – существует. А меня, наверное, в детстве по ошибке искупали в этом пиве.
– Зато теперь наверняка известно, к какому лару у вас принадлежала бы я, – со смехом сказала Наташа. – Ваши безродные признали во мне «своего парня»!
– Ты не их парень. Ты мой парень. Моя! И только моя. И ни слова больше о том, что ты, якобы, из безродных. Даже в шутку. Никому, не исключая императора и его семью, не позволено выбирать себе пару из другого лара.
– А как же твои родители? Отец-ученый, мать из торговцев?
– Они никогда не были законной парой. Я принадлежу торговцам, они выкупили меня у семьи отца. На эти деньги ученые построили лабораторию. Я бывал в ней. Отец усаживал меня на высокий стол, обводил рукой непонятные, диковинные предметы и говорил с восторгом: «Всё это появилось благодаря тебе. Открытия, которые совершатся в этих стенах – будут и твоими открытиями тоже!» Мне всегда было неловко в такие моменты и хотелось поскорее уйти. Но отец словно не понимал, что мне неприятно чувствовать себя товаром или разменной монетой. Он думал – я буду гордиться, что меня обменяли на «галерею науки», как ученые называют свои лаборатории. Наверное, он сам бы гордился. Я – нет. Мне кажется, что ученые – не все, но такие, как мой отец – из-за того, что часто решают сложные задачи, перестают понимать какие-то очень простые вещи. Отец связывался только с женщинами из лара торговцев. Так поступают многие ученые. Им всегда нужны новые лаборатории. А дети им не так нужны.
