– А, стой! – спохватилась Наташа. – Тебе ещё полагается почётный аккаунт в нашей сеточке. Все твои поклонники оптом и скопом в неё записались и устроили тебе виртуальную овацию. Я и не знала, что ты у нас такая популярная. По-моему, на тебя пришло больше народу, чем на этого задохлика из Лондона. И как это ты так умудрилась?
– Ну, послушай, – ухмыльнулась Снусмумра, – если человек пятнадцать лет занимается одним и тем же, он уже может взрастить и воспитать свою аудиторию. Главное – дудеть в одну дуду и не сходить со своего места. Сначала не замечают, потом прогоняют, потом ругают, потом привыкают, потом жить без тебя не могут. У лондонского задохлика всё впереди. Если, конечно, не сторчится. Плохо, когда большие деньги приходят в самом начале карьеры.
– Странно, – пробормотала Наташа, – почему тогда вокруг тебя нет такого ажиотажа, как вокруг него? Едва открою Интернет – натыкаюсь на баннер с его физиономией. И подпись – «Шок! Это заявление просто взорвало британские СМИ!»
– Ничего странного. Я делаю только песни, и совсем забила на биографию. И уж конечно, не заявляю для британских СМИ шокирующих заявлений. А у него одних имиджмейкеров – сорок штук.
– Несправедливо! – вмешалась Кэт. – Давай я хотя бы сошью тебе шокирующий кардиган.
– Ха, спасибо. Только на шокирующий у меня денег не хватит.
– Ты ткань купи, или вместе съездим, я знаю одно недорогое место. А сошью я за так. Ты будешь в нём выступать, а я – гордиться своей причастностью.
– Правда? – переспросила Снусмумра и внимательно на неё посмотрела. – Спасибо. Только я всё же наскребу монет и заплачу за работу. И ты не привыкай ничего бесплатно делать – даже если тебе очень это нравится. Любой труд должен быть оплачен.
– Кстати, – вспомнила Наташа, – а вы потом ещё долго за кулисами с бомжом этим сидели? Он тебя не утомил своим бренчанием? Зачем ты вообще в него вцепилась?
– Зачем вцепилась – не помню. Зато потом оказалось, что это – Энский Кот. Ну, вы вряд ли знаете.
– Я знаю, – тихо сказала Мара, – он был настоящий поэт и настоящий артист. Я его песнями заслушивалась. У меня только два альбома было, я их знала наизусть – до мельчайшей погрешности плёнки. Говорили, он уехал автостопом в Москву и пропал. Я думала, он умер.
– Говорили! А он и умер. Но воскрес. У вас на глазах воскрес. Господи, да если бы вы знали, что это за человек! Это как… Не знаю, как Пушкин. Как Боб Дилан. Мы потом поехали ко мне, и он всю ночь сидел на кухне и заново собирал себя по частям. Тут – куплет, тут – проигрыш. Я не выдержала – под утро спать пошла, да ему и не нужны были зрители. Проснулась – а он себя полностью собрал и совсем вернулся. Сидит, натурально, Энский Кот, какого я на концерте видела лет десять назад. И новую песню наигрывает.
– Бывает же такое, – покачала головой Наташа. – Ну, вот он возродился. И что ему теперь – по кабакам играть?
– А что? Я же играю! – огрызнулась Снусмумра. – Сейчас будем общую программу готовить. Летом поедем по стране с концертами. Что, по-твоему, не так?
– Да всё отлично! Я просто хотела сказать, что это удивительное совпадение, – примирительно сказала Наташа. – Ты ведь могла пройти мимо. Ведь все же проходили!
– Ладно, скажу, – махнула рукой Снусмумра. – Я сразу его узнала. Я так часто воображала встречу с ним. Представляла всякие варианты, и такой тоже. Говорили, что он не умер. Кто-то видел его в Москве. И я верила, что тоже увижу.
– А вдруг это не он? – осторожно спросила Мара. – Вдруг ты так часто представляла варианты, что представила наяву то, чего нет?
Снусмумра обернулась к ней.
– А ты приходи завтра в кабак, где он будет играть. Приходи, я адрес дам. Уже пошел слух, что Энский вернулся. Завтра аншлаг будет.
– А вдруг это коллективный самообман? – продолжала Мара. – Вдруг вам всем просто очень хотелось, чтобы он вернулся?
– А вдруг я – не я? А вдруг она – не она? И все люди в мире только притворяются, чтобы однажды превратиться в страшных инопланетных чудовищ и сожрать лично тебя, чавкая и урча? Думай об этом и бойся. А мне некогда. Я Кота пойду кормить.
Снусмумра ушла. Позвонили из бухгалтерии и сказали, что в порядке исключения готовы выплатить деньги по заявке, заполненной по старой форме, если расписка в получении денег будет датирована позавчерашним днём. Наташа взяла в руки расписку Снусмумры и вписала нужную дату. «За то, что выступала на разогреве» – перечитала она. Интересно, подаст ли кто-нибудь в небесную канцелярию записку следующего содержания: «За то, что вернула к жизни человека и художника»?
– Пока я буду ходить, – повернулась к своей команде Наташа, – сделайте по-быстрому почетный аккаунт Снусмумре и этому её Энскому другу. Я думаю, им будет полезно. Для рекламы концертов.
– И полезно, и приятно! – вставила Кэт. – Хорошая ведь сеть вышла, даже хочется пригласить друзей! Даже самой писать туда хочется! Уже не по работе, а так. Я всё искала, искала что-то подобное – и никак не могла найти. И вдруг оказалось, что мы сами сделали то, что надо. Ведь правда, правда, а?
Она вопросительно посмотрела на Мару.
– Правда, – ответила та. – Если не можешь найти мир себе по вкусу – создай свой.
Глава тридцать седьмая. Робинзон звонит четырнадцатому
Перед самым пробуждением Наташа и Рыба попали в некое подобие цирка. Крошечная арена была устлана протертым в нескольких местах зелёным ковром. Ряды складных деревянных стульев, покрытых тёмным лаком, уходили вверх, в темноту. В неярком свете софитов плясали мириады пылинок. Купол отсутствовал, где-то там, наверху, шумел дождь, но капли испарялись ещё в воздухе. Кроме двух нечаянных сновидцев, других зрителей в цирке не было.
На сцену вышел печальный человек с помятым лицом. На нём была чёрная шляпа, начищенные остроносые штиблеты и белое трико в красный горошек. Человек скомкал щёки, как кусок мягкого пластилина, и неестественно растянул их в стороны. Затем поколдовал над своей внешностью ещё немного – и лицо превратилось в башню с часами, потом – в восьмигранный фонарик, потом – в блюдо с фруктами. Откуда-то из-под ног у Наташи с Рыбой циркач достал кремовый торт. Вылепил такой же торт из своей нестабильной внешности. Упал тортом прямо в торт. Встал, поклонился, смахнул всё лишнее. Вылепил из себя Рыбу. Потом – Наташу. Потом – Гогогу. Потом – какого-то неимоверно царственного дядьку с признаками вырождения на холёном лице. «Император…» – прошептал Рыба, сложил кисти рук пирамидкой, поместил нос между средними и указательными пальцами и закрыл глаза. Но пластилиновый человек уже тормошил его, подставляя свои щёки для свободного творчества. Наташа с наслаждением раскатала императора в блин – Рыба наблюдал за её действиями с некоторым ужасом – и вылепила уточку для купания. Циркач зааплодировал, хотя он вряд ли мог видеть то, что приключилось с его лицом. Следующим был Рыба. Он решительно помотал головой, отказываясь участвовать в таких глупостях, но уточка заплакала настоящими слезами. Невозможно упорствовать, когда плачет уточка. Мастер из хрупкого мира зажмурился, прикусил нижнюю губу, потом тряхнул головой, и его руки заплясали вокруг пластилинового лица.
