Позднее мне не раз приходилось и радоваться, и сожалеть, что моими попутчиками оказались именно они, но сейчас, при посадке, я просто-напросто равнодушно смотрела, как они суетливо, с шуточками и прибауточками раскладывали, точнее, распихивали свои вещи по полкам.
Не успел поезд тронуться и не успели мы с Сашей перекинуться и парой десятков слов, как молодые люди, к которым невесть откуда — очевидно, из соседнего купе — присоединился третий, вытащили пять полуторалитровых бутылок «Балтика. Медовое крепкое» и рядком установили их под столом. Очевидно, рассчитывая оприходовать весь этот алкогольный арсенал сегодня же, на сон грядущий.
Один из них, высокий, худой, темноволосый, с загорелым ехидным лицом и хитрыми, слегка косящими глазами отпетого болтуна и враля, безбожно пялясь на меня, обратился к Воронцову:
— Простите… если уж так получилось, что вам придется терпеть нас две ночи и один день… то не выпьете ли с нами, а?
По всему было видно, что молодой человек уже успел «зарядиться», равно как и оба его спутника — упитанный широколицый крепыш, чем-то смахивающий на добродушного бульдога, и второй, в круглых очках и татуировкой на плече, похожий на злоупотребляющего алкоголем Жака Паганеля в молодости.
Воронцов неопределенно посмотрел на меня, и я, обозначив на лице неопределенную улыбку, ответила вместо него:
— С вами? Смотря что, молодые люди.
— Не смотря. Не что. Не молодые. Не люди, — слегка заикаясь, сказал юный «Жак Паганель». — Не с нами.
— Что, простите? — Я недоуменно посмотрела на очкастого.
— Не обращайте на Пашу внимания, — сверкая широченной, как вся его персона, улыбкой, добродушно сказал «бульдог». — Это у него бывает. Просто он немного переучился. Защитил диплом позавчера и теперь загоняется. Да у него и фамилия такая — Немякшин.
— У его прадедушки, наверно, была фамилия Мякшин, а старичок ходил и бормотал: «Не Мякшин. Не фамилия. Не была», — словоохотливо заявил высокий.
— Я — красавец, — неожиданно изрек гражданин Немякшин. — Я не человек, а сказка.
Я иронично улыбнулась и, посмотрев на счастливого дипломанта, произнесла:
— Если не ошибаюсь, так говорил булгаковский Шарик, стоя перед зеркалом: «Я — красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито».
— Неприличными словами попрошу не выражаться! — сочно гаркнул Немякшин, а потом, внезапно сменив лукавый блеск в глазах в противовес надуто-серьезной остолбенелой мине на вполне человеческое выражение, добавил: — Простите, а вы не работали в прокуратуре?
Он смотрел прямо на меня.
— В прокуратуре? Почему ты так решил?
— Я вас там видел, — вежливо сообщил Немякшин. — Три раза. Один раз — с главным прокурором.
— А ты-то что там делал?
— А он у нас журналист, — сообщил «бульдог». — И Тоша Крылов тоже, — он кивнул на длинного, чьи губы снова разъехались в улыбку.
— Нет, я не работаю в прокуратуре, — ответила я. — Я немного по другому профилю.
— Да я вас знаю, — неожиданно сообщил мне длинный Крылов, — я же про вас статью писал в «Тарасовские известия», а потом удачно перепродал ее в «Комсомольскую правду». Вы это самое… частный детектив Евгения Охотникова. Точнее, не столько детектив, сколько это самое… телохранитель. Я помню, когда я еще работал в пресс-службе УВД со всякими там Винсами и Орленками, вы что-то там такое… фигурировали в деле об убийстве вице-президента книготорговой фирмы «Рампа-принт» Олега Рогова… Он там еще крысил бабки бандитам, которые ходили под Славой Австралопитеком. Говорил… попозже, попозже… а потом и вовсе откинулся в бессрочный отказ на Елшанское кладбище.
— Совершенно верно, — сказала я, — а я и не думала, что так широко известна в городе.
— Да ладно! — широко улыбнулся Крылов, разливая пиво по стаканам. — Ведь наш милый Тарасов — просто большая деревня, где все друг друга знают. Тем более надо выпить… за знакомство!
* * *
Знакомство выдалось бурным, благо подогревалось алкоголем остаток дня и добрую половину ночи.
Таким бурным, что скоропостижно наступившее утро, закинувшее в окно свою горячую солнечную лапу, показалось мне расцвеченным в мрачные самогонно-рассольные тона. Примерно такого же цвета бывают остатки деревенского самогона на дне мутной бутыли, когда смотришь на нее с утра.
Конечно, пили мы вовсе не самогон, а пиво, а потом, после прохождения билетно-паспортного контроля и поездного наряда транспортной милиции, — водку. Надо сказать, что вообще водку я не пью. Не женский это напиток. Но вот только как-то само собой получилось… не знаю.
В памяти осталось только то, что распоясавшееся трио споило несчастного Сашу Воронцова, «ужабившегося в хлам», по выражению г-на Крылова, а потом изощрялось в диких словесных пируэтах. Немякшин раскачивался на верхней полке, как обезьяна на лиане, и непрестанно бормотал уже ставшее сакраментальным:
— Я — красавец. Я не человек, а сказка.
«Бульдог» Костя Ковалев пел песню: «Большие города, пустые поезда, ни берега, ни дна, все начинай сначала», — а потом расхаживал по вагону и с чудовищным грузинским акцентом, басом грохотал:
— Нэ-э-эт билэт!!
Если учесть, что в нашем вагоне было по меньшей мере с десяток кавказцев, эти «прогрузинские выходки» г-на Ковалева выглядели по меньшей мере опрометчиво.
Самым несносным оказался Крылов, которого его друзья именовали собачьей — или попугайской — кличкой Тоша. Это они выкроили из его звучного имени Антон.
Сей Тоша болтал без умолку, повествуя о самых невероятных происшествиях, имеющих место быть в его веселой и неоднозначной жизни. Каждый эпизод он подытоживал бравурным восклицанием:
— Я — великий человек. Я отказываюсь это слушать.
К чему была последняя фраза, я упорно не понимала; вероятно, организм Крылова настолько устал от болтовни своего владельца, что сам не хотел продолжать. Но не мог остановиться, как раскатившаяся под гору скрипучая и грохочущая телега.
К счастью для меня, в конце концов великого человека, который отказывался слушать самого себя, сморил здоровый алкогольный сон, но и уже прикорнув — кстати, положив голову ко мне на колени, — он продолжал пускать пузыри и бормотать о том, как Евгений Рейн приглашал его в Литинститут и как он, Крылов, чуть ли не потомок баснописца, отказался.
Когда я решила, что он заснул, я переложила Крылова на его собственную нижнюю полку. Напротив моей. Тут он открыл глаза, мутно посмотрел на меня, явно не видя, и пробормотал:
— А вы знаете, как умер мой дедушка Иван Андреич Крылов. Или прапрадедушка… Не-е-е-ет, не знаете-е. Он ум-м-мер от заворота кишок. Серьезно! Не верите?.. Не… не…
На отрицательной частице «не» он опрокинулся на спину и захрапел.
Весь остаток ночи меня мучили кошмары. Такое впечатление, что это злосчастное спиртное имело галлюциногенные свойства.
