— Не возражаю, — прошипела она сквозь стиснутые зубы, — не возражаю, ваше величайшее величество.
— Наивеличайшее, — скромно уточнил я. — Тогда по коням? Правда, у сэра Сигизмунда кобыла…
Сигизмунд возразил горячо:
— Кобыла тоже конь! В каком-то смысле.
— Ну вот, — сказал я, — так мы договоримся до нелепости, что и женщина тоже человек… Поехали лучше.
Сигизмунд сказал обидчиво:
— А что такого? Женщины тоже могут быть людьми. Хотя и не все, конечно. Хотя Господь вдохнул душу только человеку, а женщину делал потом из его ребра, единственной кости, в которой нет мозга, но есть предположение, что какая-то часть души Адама как-то попала и женщине…
— Душа, — пояснил я, — это бактерии. Их вдохнул Господь Адаму, а тот их передавал дальше. Для того и существует заповедь насчет плодитесь и размножайтесь. Для передачи души!
Сигизмунд не дослушал, решил наверняка, что снова шучу, бегом ринулся седлать своего коня. Тамплиер вызвал мощным окриком свое чудовище, похожее на могучего носорога в стальной броне, и вставил ногу в стремя.
Бобик помчался вперед, на Боудеррию поглядывал ревниво, но она трижды красиво свешивалась с коня на скаку, ловко подхватывала бревнышко, чего он никак не ожидал, и бросала ему довольно далеко.
Он сперва простил ее за то, что отвлекает часть моего внимания от его драгоценной особы, только он должен пользоваться моим вниманием, а потом и вообще милостиво и по доброте безмерной принял ее в наш отряд.
Впереди между деревьями наметился просвет, хотя какой просвет, прямо за могучими стволами вздымается багровая стена блестящего металла!
Я похолодел, сердце остановилось, не сразу понял, что это оптическая иллюзия. Маркус настолько огромен, что из леса показалось, будто он уже подступил прямо к линии деревьев.
Но выехали почти без опаски, хотя, конечно, я держался к Боудеррии поближе. Надеюсь, поняла по-человечески, а не по-женски. Тамплиер и Сигизмунд пустили коней сразу за нами, отрезав от лордов, что поспешили составить нам свиту.
Солнце от края леса нещадно ударило золотыми стрелами прямо в зрачки. За моими паладинами, держась на приличном расстоянии, показались между деревьями в празднично яркой одежде, даже болото не стерло краски, граф Гуммельсберг, бароны Дарабос и Келляве, за Альбрехтом держится доблестный сэр Бриан Кенговейн, он смотрит больше на Альбрехта, своего лорда, чем на меня, ибо вассал моего вассала не мой вассал.
Я щурил глаза и поворачивал так и эдак идею, что на планете пришельцев кроме болота может присутствовать и такая непривычная для нас особенность, как вечная ночь.
Хотя это для нас показалась бы ночью, а для них ясный и даже яркий день… Потому здесь солнечный свет для них просто невыносим. Он не только прожигает тонкую пленку век, даже нам трудно смотреть на солнце и с закрытыми глазами, а им так и вовсе это то же самое, что тыкать в глаза факелом.
Сердце радостно застучало, хотя подсознательно и так понимал, что да, они страшатся яркого солнца, но отметал эту глупую мысль, дескать, если от шума могут защититься затычками в уши, то и от яркого света можно одеть темные или очень темные очки.
Боудеррия начала поглядывать на меня с удивлением.
— Ваше величество?
— Да, — ответил я рассеянно.
— У вас такое лицо… Кто-то дал большой пряник?
— Сам взял, — заверил я.
— Это в вашем характере, — заметила она. — Что же такого отыскали?
— Мысль, — ответил я. — Мысль!.. Я вообще мыслитель. Не понимаю, почему считают рубакой. Даже оскорбительно как-то. Ричард Мыслитель — это звучит!.. Я, бывает, такого намыслю, куда там Авгию! Армия гераклов не разгребет. Но кому нужны мыслители?..
— Никому, — согласилась она. — Да и какой из вас мыслитель, ваше величество?..
Я насторожился.
— А что не так?
— С такими мускулами? — спросила она. — Не смешите.
Блещущая холодной сталью стена постепенно приближалась, закрывая мир, а мы болтаем вроде бы беспечно, но я чувствовал напряжение в ее голосе и замечал постоянную готовность как к стремительной схватке, так и к бешеной скачке.
Сердце стукнуло чаще, кровь бросилась в голову. Будь Маркус из сена, он бы ушел в землю под своей тяжестью на несколько ярдов, но вон его край, несколько крупных валунов, вдавлены только до половины, словно Маркус подвешен на некой гравитационной цепи или же как-то закреплен в данной точке пространства.
Я соскочил на землю, Боудеррия смотрела с великим интересом, как я распластался на земле и пытался заглянуть под край стальной плиты.
— Что там? — спросила она. — Мыши?
— Подкоп ничего не даст, — ответил я. — Маркус не провалится. Даже если всю землю под ним убрать.
Она спросила скептически:
— И что будет?.. Эта крепость из стали зависнет в воздухе?
— В пространстве, — уточнил я. — Кто знает, может быть, в него можно вбивать гвозди и вешать на них топоры?.. Я имею в виду пространство.
Она засмеялась шутке.
— Было бы здорово!
Я оглянулся, лорды держатся в сторонке, оживленно спорят, но сэра Нортона среди них уже нет.
Я снова поднялся в седло, Бобик перестал валяться в траве и вскочил с горящими восторгом глазами: куда помчимся и поскачем?
— Бобик, — произнесла Боудеррия подчеркнуто строго и значительно, — не мешай. Его величество мыслит. О судьбах мира.
Я подумал, что шутки шутками, но сейчас все только и делаем, что мыслим о судьбе мира. Ему осталось всего несколько дней, если не часов, так что эти мысли сейчас в голове каждого, от королей до крестьян.
Лорды едут позади, доносятся сдержанные голоса, переговариваются негромко, чтобы не отвлекать, Боудеррия тоже помалкивает, так обогнули половину Маркуса, вдали показался скачущий в нашу сторону во весь опор всадник.
За спиной на конском крупе еще кто-то, а когда приблизились, Норберт, это оказался он, толчком сбросил человека на землю, но тот живо извернулся и встал на ноги.
На меня взглянуло испуганное, измазанное грязью и зеленью травы лицо молодого парня. Он сорвал с головы шапку и низко поклонился.
Норберт сказал, не покидая седла:
— Он все расскажет. С вашего позволения, ваше величество, вернусь к своим. Там новости.
Я кивнул, повернулся в седле к крестьянину.
— Рассказывай, что случилось.
Он сказал торопливо:
— Мы прятались, как нам и было велено! В лесу, ваше величество, в лесу! Бабы, мужики, дети. Правда, баб и детей мы загнали в самую чащу, а сами все высматривали с опушки, куда пойдут те, что прилетели, хотя как могут люди летать?..
